Решением чего? Цитирую по учебнику: «Подобное поведение […] может быть и противодействием относительно чувства „отупения“ и деперсонализации, впечатления о проявлении которых появляются в периодах максимального напряжения стресса».

Многие часы провела я со своим лежаком и колотила руку. Делала я это вечерами, как обычное занятие по дому. Сделаю что-нибудь по дому, а следующие полчасика колочу руку, потом заканчиваю в кухне, а перед тем, как почистить зубы и идти в постель, еще раз возвращалась к лежаку. Била я в том месте, где вены сходятся в одной точке. Рука в этом месте немного опухла и посинела, но, принимая во внимание, как часто и сильно я била, внешние следы были очень даже незаметными – что еще сильнее привлекало меня.

Перед тем у меня был краткий период расцарапывания лица. Если ногти не были достаточно короткими, следы было скрыть трудно. На следующий день лицо у меня и вправду выглядело особенным: опухшим и покрасневшим. Поначалу я царапала щеки, а потом шла в ванную и натирала лицо водой мылом. Возможно, благодаря мылу, я не выглядела еще хуже. Но все равно, выглядела я достаточно паршиво, чтобы люди спрашивали: «С твоим лицом что-то не в порядке?» В связи с этим я перешла на то, что колотила руку.

Я была словно отшельник, сидящий в пустыне в длинной власянице. Дело в том, что смысл этих действий по большей мере состоял в том, что никто о моих страданиях не знал. Если бы люди узнали и выразили свое удивление – либо проявили отвращение – из этого испарилось бы нечто важное.

Я пыталась объяснить собственное положение самой себе. А оно было таким, что я страдала от боли, и никто об этом не знал; даже я сама с трудом воспринимала это. Поэтому я повторяла себе бесконечно: «Доставляешь себе боль, страдаешь». Только таким образом я могла проникнуть в себя саму («противодействие чувству отупения»). Наружу, в очень заметном месте, с помощью способа, которого нельзя было отбросить, с очень материальным результатом, я демонстрировала самой себе свое внутреннее состояние.

«Часто наблюдается противоречие, направленное против общества, и одновременно – полностью пессимистическая позиция». Интересно, что они имели в виду, говоря о «противоречии, направленном против общества»? Может они имеют в виду привычку класть локти на стол? Отказ от места лаборантки в стоматологическом кабинете? Или же имеется в виду разочарование для родителей, которые питали надежды, что я стану заниматься в самом лучшем университете?

Они не определяют, что собой представляет «противоречие, направленное против общества», и я тоже не могу сформулировать подобного определения, но мне кажется, что в данном контексте его следует вычеркнуть из списка, приписываемого «полностью пессимистической позиции». Ведь у Фрейда была именно такая.

Зато совершенно откровенно могу сказать, что мое несчастье превратилось в самое банальное помыкание, в связи с чем, ссылаясь на определение Фрейда, я достигла полноту психического здоровья. В формуляре выписки из больницы, в рубрике сорок первой, под заголовком «Результат лечения», написано: «Пациентка вылечена».

Вылечена. Неужто моя личность перешла ту самую границу, какой бы именно и где бы она не находилась, чтобы, в конце концов, начать жизнь, замыкающуюся в зоне нормальности? Неужели я перестала ссориться с собственной личностью и научилась становиться, широко расставив ноги, между безумием и нормальностью? А собственно… может у меня было нарушение тождественности? «Подобный клинический образ рисуется в случае нарушения тождественности, однако диагноз нарушений личности пограничного типа включает и диагноз нарушений тождественности, если […] симптомы проявляются в течение длительного времени, и […] с ними не удастся справиться на первом этапе развития». Так может я была просто жертвой неправильного диагноза, замены одного диагноза другим?

И еще кое что, по поводу моего диагноза.

«Данная личность довольно часто испытывает нестабильность образа самого себя в форме хронического чувства пустоты и разочарованности». Мое хроническое чувство пустоты и разочарованности бралось из того, что я вела жизнь, основанную на собственных неспособностях, а у меня была их масса. Вот неполный список таких неспособностей. Я не умела и не желала: ездить на лыжах, играть в теннис и ходить на гимнастику; посещать школу (за исключением уроков английского языка и биологии); писать рефераты на какую-либо из заданных тем (на английском вместо рефератов я писала стихи и получала исключительно недостаточные баллы); писать заявлений о приеме в высшие учебные заведения; не могла я, да и не желала объясняться по причине своей бунтарской позы.

Мой образ самой себя вовсе не был нестабильным. Я видела себя, совершенно правильно, как личность, которую нельзя впихнуть в уже имеющуюся общественную и образовательную систему.

Но мои родители и учителя этого взгляда не разделяли. Их образ моей личности, конечно же, был нестабильным, поскольку переходил надлежащее состояние действительности и основывался на родительских желаниях и потребностях. Они не видели в моих способностях особенной ценности – признаюсь честно, у меня их было немного, зато они были самыми что ни есть настоящими – я все читала, неустанно писала, и ребята кучами валились мне под ноги.

«Почему ты не читаешь по школьной программе?» – спрашивали у меня. «Почему не пишешь заданного на завтра реферата, а только какие-то свои каракули? Кстати, а что это? Рассказ?», «Почему не используешь собственную энергию для учебы в той же степени, какую тратишь на своих парней?».

Когда я была в последнем классе, то даже не искала оправданий, не говоря уже о каких-либо рациональных объяснениях.

– Где твой реферат? – спрашивал меня учитель по истории.

– Я не написала. Мне нечего сказать по этой теме.

– Ты могла бы выбрать для себя другую тему.

– Мне нечего сказать по какой угодно теме, связанной с историей.

Один из моих учителей назвал меня нигилисткой. Тем самым он желал меня уколоть, только я восприняла это в качестве комплимента.