С этого дня тоннели сделались моим наваждением.

– Кто спустится со мной в тоннели? – каждый день спрашивала я медсестер.

И вот уже и они, всегда теплые, чистые, пахучие, желтые и наполненные обещаниями; вечно пульсирующие водопроводом и теплоцентралью, сплетения труб которых играли с бульканием, как только по ним начинала течь вода. И все так прекрасно соединено, все катящееся по заранее установленной колее, куда бы та не вела.

– Это как бы находиться прямо в карте, не водить пальцем по карте, но находиться в карте, как-то раз сказала я Рут, которая вела меня через подземелья. – Скорее же, это вроде плана чего-нибудь, чем само это «что-то».

Рут молчала, и я понимала, что следовало бы не болтать, только я никак не могла остановиться.

– Ты знаешь, здесь помещается вся эссенция, суть этой больницы, понимаешь, что я имею в виду?

– У нас кончается время, – ответила она мне. – Через десять минут у меня контрольный обход.

В феврале я затронула эту тему у Мелвина.

– Вы что-нибудь знаете про тоннели? – спросила я у него.

– Ты не могла бы рассказать мне побольше про тоннели?

Он про них не знал. Если бы знал, то сказал бы: «Да?».

– Под всей больницей тянутся тоннели. Все здания соединены подземными тоннелями. Туда можно спуститься и пройти в любое нужное место. Там тепло, тихо и уютно.

– Материнское лоно, – сказал Мелвин.

– Никакое не лоно, – воспротивилась я.

– Да.

Когда Мелвин говорил «да» без вопросительной интонации, это означало, что говорит «нет».

– Это нечто совершенно противоположное лону, – говорила я ему. – Материнское лоно никуда не ведет. – Я со скрипом размышляла, как же все это объяснить. – Видите ли, лоном является сама больница, никуда нельзя двинуться, там темно и шумно, а ты сам пленен в одном месте. Тоннели же похожи на больницу, но без всех ее отрицательных признаков.

Он ничего не сказал, я тоже молчала. Потом придумала следующее.

– Вы помните, как выглядят тени на пещерной стенке?

– Да.