— Я берусь найти тебе квартиру. Это не так уж трудно, но где-то иностранцам сдают, а где-то нет. Кроме того, денежный вопрос несколько запутан. Помимо залога и квартплаты вперед, тебе, наверное, придется заплатить сбор за ключ — вроде залога, только его ты больше не увидишь.
— Мне плевать. Я прихватила свои сбережения.
— Станет не плевать, когда увидишь, сколько именно. И тебе потребуется японский поручитель.
— Мой босс поручится. Он сам сказал.
— Тогда порядок. Я побуду твоим переводчиком, если хочешь.
— Большое спасибо. Тут малость по-другому, чем в Халле.
— Это уж определенно.
Лили что-то уловила в моем голосе.
— А ты откуда?
— С побережья под Халлом.
— Какое совпадение! Я тоже. Надо же, наткнуться на земляка аж здесь. От этого мне намного лучше, вот. Так хорошо иметь друзей с родины, ты не думаешь?
— Я жила там не очень долго.
— Главное — твои корни.
— Корни у растений и деревьев. А у людей ноги.
Мы уговорились о встрече в следующие выходные. Я думала, что помогу ей с квартирой и больше никогда не увижу.
Таково было начало Лили в моем рассказе. Неуклюжее и запинающееся. Не столь уж впечатляющий выход на сцену, зато, как увидите, уход удавался Лили куда лучше.
С полицейскими этой информацией я делиться не стану, если только совсем не припрет. В данный момент я игнорирую их вполне успешно. Камеяма до сих пор орет на меня. Его голос то доходит до моего слуха, то нет. Я вылавливаю фрагменты. Он говорит мне, что если я не буду сотрудничать, они продержат меня тут всю ночь, приведут коллегу-другого, чтобы задать дополнительные вопросы. Предлагает всем посидеть тихонько, пока я обдумаю случившееся и что я могу им сказать. Последствия моих слов и моего молчания будут крайне тяжкими. Ему незачем мне напоминать, что в Японии смертный приговор — виселица, проще говоря, — за некоторые преступления до сих пор в ходу. Он без нужды информирует меня, что сегодня ночью мне вряд ли удастся поспать.
И в этой тесной комнатушке со столом и тремя стульями воцаряется молчание. Комнатушка — клише, но мне хочется верить, что мои чувства целиком и полностью оригинальны. Ибо более всего на свете сейчас Люси жаждет миску лапши. А конкретнее, она хотела бы удон — больших жирных макаронных червяков, но согласилась бы и на волнистую рамэн, и даже на деликатно тощую соба. Она хотела бы лапшу в большой коричневой миске, с разбитым в суп сырым яйцом и парой лакированных палочек, чтобы вылавливать и заглатывать ее. Я склоняю голову к воображаемой миске, словно вдыхая ароматы.
Единственный способ есть лапшу, конечно, — это частично вылавливать ее из бульона и всасывать прямо в рот, непрерывно хлюпая, пока в миске не останется ничего, кроме супа и нескольких плавающих кусочков лапши. Большинству уроженцев Запада, приехавших в Японию, это дается нелегко. Если тебя воспитали с чувством вины за шумное поглощение пищи, хорошо хлюпать у тебя не получится. А если не можешь хлюпать, то не можешь всасывать лапшу в рот, так что не можешь есть ее эффективно. Большинство сдаются на половине миски или едят жутко медленно. Хлюпанье я переняла немедленно. А когда обнаружила, что Тэйдзи работает в лапшичной, то поняла, что он мой. Неужто он работает в подобном заведении по чистому совпадению?
Вчера я ходила к лапшичной. Я понимала, что удаляюсь от Лили и Тэйдзи с каждым прошедшим часом, и потому вернулась в абсурдном уповании увидеть Тэйдзи. Заговаривать с ним я не собиралась. Только хотела издали бросить взгляд на его лопатки под футболкой или его профиль, когда он будет вытирать столы. Я прекрасно знала, что заведение перешло в другие руки и Тэйдзи там делать нечего. Я это знала, но, как любому нормальному преследователю, это не помешало мне поглядеть.