Молчал Солдатов. Он впервые видел доктора в подобном состоянии.

— Вас что-то беспокоит, Викентий Васильевич? — спросил комбриг.

Ханаев вскинул голову.

— Беспокоит, и очень, — отозвался он.

— Что?

— То, о чем мы говорили с вами здесь же в прошлый раз.

— О радисте?

— Да, голубчик, да, — сказал Ханаев.

— Мы же договорились, Викентий Васильевич, — напомнил Солдатов. — Вот-вот появится командир этого радиста. Он, правда, ранен, но в сознании, может принимать решения. Вместе и подумаем.

— Я не о том, — жестом остановил Ханаев Солдатова.

Задумался. Сидел молча.

— Прошлый раз я сказал о методе клина.

— Помню, Викентий Васильевич. Мы подумали об этом. Завтра состоится траурный митинг. Завтра похороны тех, кто погиб сегодня на завалах. Не дело, конечно, так-то… Но надо…

— Погодите, голубчик… Я был не прав. За всю мою практику то был единственный случай, когда так называемый метод клина дал результат. Теперь я все больше и больше убеждаюсь в случайности результата… В особенности организма больного…

— Но у вас есть препараты… Трофейные, — напомнил Солдатов.

— О них я вам тоже говорил, Анатолий Евгеньевич. Мы можем навредить человеку, окончательно угробить его психику, не достигнув цели. Сколько дней в нашем распоряжении?

Солдатов подумал о том, что по сведениям, которые добыли люди Шернера, до начала немецкого наступления остается девять дней, поскольку сегодняшний день уже прошел.

— Чуть больше недели, — сказал он Ханаеву.

— Видите ли, Анатолий Евгеньевич, — вздохнул Ханаев, — если вариант с радистом единственный, то мы можем просчитаться. Я — врач. Я — партизанский врач, следуя вашему определению. И я обеспокоен не только за судьбу больных и раненых, за исход дела — прежде всего. Потому и пришел к вам. На радиста надежды нет.

Сказал и замолчал. И стало тихо, очень тихо, так тихо, что слышно было копошение невидимых жуков в песке за дощатой стеной землянки.