— Ну, он был в городе, — неохотно говорит Салим, наконец убирая пистолет, за что Рид ему очень благодарен.
— Был? — с его лица даже исчезает выражение «я все знаю». — Гринберг? Так ты серьезно? Ну и когда встреча с фанатами? Дресс-код повседневный или нужно сказать Нирмане, чтобы завернула за смокингом?
— «Был» — глагол в прошедшем времени, Рид, — обрывает полет его мечты Нирмана. — И пошел на хер, я тебе не таксистка.
— Милая, я со всем уважением, — врет Рид в ее сторону. — Зандли, убери пушку, пристрелишь меня, когда выйдем из машины. Так что с Гринбергом? Расскажите, хочу все знать!
Много позже Рид пожалеет, что не сказал в этот момент что-нибудь вроде «Ничего мне не рассказывайте» или «Остановите машину, я выйду тут». Но пока он думает о том, что все не так плохо, как могло бы быть. Ему всего лишь надо пережить эту поездку — легкотня, разговор с монсеньором — терпимо, а затем смотаться из этого города прежде, чем его начнут узнавать на улицах. План кажется ему осуществимым, только руку протяни: наври там, наври здесь, купи место на лодке до Южной Суматры, пересядь на тачку, брось тачку, купи билет на самолет, помаши Индонезии ладошкой, скажи гудбай — и поэтому Рид проявляет благосклонный интерес. Поэтому — а еще потому, что любопытство однажды доведет его до эшафота.
— Что ему здесь было надо? — с жаром интересуется он. — Чего это именно Джакарта внезапно, после стольких лет радиомолчания?
Типы вроде Гринберга предпочитали другую половину земного шара: Нью-Йорк, Лондон, Мадрид, Берлин. Это была их вотчина — финансовые махинации проходили не в загаженных подвалах на улицах с невыговариваемыми названиями, а в красивых конспиративных квартирах в переулках Бронкса или Челси. Джакарта — ну, Джакарта для таких, как Рид, Боргес или Салим. Тех, кто отстреливается от полиции, а не прячется от нее.
— Он объявился месяц назад. — Салим откидывается на сиденье и сумрачно рассматривает проносящийся мимо грязный городской пейзаж. — Наворотил дел, а теперь снова пропал. Весь город уже неделю его ищет. Мы с твоими дружками столкнулись, — он смотрит на Боргеса и Зандли, а потом утомленно вздыхает, — пока… проверяли кое-какие концы по Гринбергу.
Если вранье было стихией Рида, то Салиму оно не давалось совершенно: каждое абстрактное «наворотил дел» и «кое-какие концы» он выдавал с таким видом, будто у него кость поперек горла встала и не выкашливается. Рид почти чувствует ностальгию — ему всегда нравилось заставлять Салима выкручиваться, — но этой ностальгии недостаточно, чтобы он решил задержаться еще на денек. Будет скучать по Салиму издалека, так они лучше ладят.
— Звучит уныло, — говорит Рид, — а на самом деле что?
— Падре сказал правду, — насмешливо говорит Зандли, опираясь локтем на дверцу машины и прокручивая пистолет на пальце. Рид очень надеется, что тот на предохранителе и Нирмана не припаркует у церкви тачку, полную жмуриков. — Просто опустил… детали.
— Некоторые, — неожиданно грустно подтверждает Боргес.
— Да блять, — Нирмана сигналит, затем высовывается из окна и заявляет кому-то: — Еще раз так сделаешь — тебя больше не найдут. — И дальше, без паузы: — Да скажите вы ему уже как есть. Гринберг запустил на рынок машинку по распечатке бабла, которое невозможно отследить.
Чего?
— Она имеет в виду набор идеальных долларовых клише, — поправляет ее Салим. — А еще она прекращает угрожать малолеткам! Это был тинейджер на скейте, Нирмана!
— Я всего лишь предупредила его, что кататься посреди дороги — опасно.
— И теперь он останется заикой.
— Его проблемы.
— Говорят, что достопочтенный мэтр, — сообщает Зандли, пользуясь моментом, — создал долларовые клише, которые не смогут отличить от оригинала даже в Монетном дворе дяди Сэма. Супер-пупер-технология. — По ее тону Рид не может определить, верит ли она сама в то, что говорит. Зандли, когда хотела, могла иронию спрятать в иронию и завернуть в иронию. — Ходят слухи, что ее опробовали то ли в Сингапуре, то ли в Гонконге, и теперь все на островах как с ума посходили. Мы приехали, а вся Ява гудит, как будто в муравейник нассали.