Она рассмеялась.

— Да на вас это написано — на лице, в глазах.

Он слегка сник.

— Я обещал себе, что буду вести себя сдержанно, словно бывалый писака. Но я хотел заниматься этим со старшей школы. Или еще раньше — с тех пор, как ребенком приехал в эту страну. Власть свободной прессы, стоящей на страже демократии. Вы, наверное, думаете, что я смешон…

— Напротив, я думаю, что все должны любить свое дело, как вы. И куда же вас направили?

Он помедлил.

— Надеюсь, я могу доверять вам, мисс…

Это было откровеннее, чем допускали правила хорошего тона в Нью-Йорке, но они, в конце концов, тоже находились не в светской гостиной. И он действительно нравился Керри.

— МакГрегор.

— Меня отправили, — он оглянулся по сторонам, — в Эшвилл.

— Господи. Что же там, в Эшвилле, может быть гламурного — или дьявольского, — чтобы это вызвало интерес New York Times?

— Можно сказать, в основном люди. Люди с их тайнами, которые они хотели бы скрыть.

— Ну, мистер Беркович, разве не у всех нас есть подобные тайны?

— Конечно же. Но у нас с вами — это наши собственные странности или же недоразумения. А те секреты, о которых говорю я, стоили целую кучу денег и множество человеческих жизней. — Он наклонился к ней. — И теперь… Теперь мы получили новую информацию, чтобы продолжить расследование. Можно сказать, внезапная атака. Главный виновник, который считает, что ему удалось выйти сухим из воды, будет захвачен врасплох. И теперь истина наконец восторжествует.

— Как драматично. И как же вы думаете добраться до истины?

Он дотронулся до ручки и блокнота.

— Я умею задавать вопросы. И наблюдать.

— Господи, — раздался рядом с репортером голос Ремы. — Наблюдать. Ну точно, как наша Керри.

Керри покачала головой в ответ на реплику тетушки. Но Рема, не переставая стучать спицами в такт движению поезда, лишь однажды обернулась на нее и продолжала:

— Господи, да она всегда замечала все самые мелкие детали. И выясняла, что за ними кроется. Эти ее заметочки, так мы это называли. У нее прямо дар, вот что.