Комментарий Джемаля к постановке вопроса:

Главное, что следует положить в основу данного дискурса – это различие между мышлением и мыслью. Мышление возможно при условии, что где-то там есть Мысль. Это похоже на то, как конкретные феномены могут являться и быть, ибо где-то там есть Бытие. Только следует иметь в виду, что Бытие есть антитеза Мысли, анти-Мысль. Соответственно, и феномен есть манифестация «антимышления». Мышление – это некое движение на человеческом уровне тех теней и бликов, которые благодаря языку отбрасываются Мыслью. Мысль – одна. Когда говорится, что есть мысли о том, о сём, то речь идёт о неких клише, оформленных исходя из «домыслящего» уровня. Это не продукты Мысли и даже не продукты мышления.

Мысль одна, потому что она есть Божественное созерцание своего нетождества абсолютному Всё. Суть Мысли – именно вот этот сакральный парадокс Невозможного. Всё есть всё. И в таком виде это чистый покой – Ничто. Но Трансцендентный Субъект – обладатель этого Всё – не тождественен ему. Благодаря этой нетождественности само Всё становится возможным как данность, имеющая Хозяина. Вот эта апория, находящаяся в мёбиусовом непрерывном самоотрицании, – она и есть Мысль.

Теперь в центре этой Мысли оказывается невозможность такого положения, невозможность одновременно быть Всем и «другим» в одном флаконе. Эта невозможность есть сердце Трансцендентного Субъекта. Эта невозможность есть то, что в Откровении называется «Он» (Хува). Это третье лицо в единственном числе, которое в арабской грамматике определяется термином «отсутствующий», – «тот, кого нет». Именно из этого отсутствия в придонный ил Бытия падает искра, становящаяся сердцем Адама.

Для того чтобы связать два этих полюса – «Он» и «я здесь и теперь», – нужен язык. Тогда Мысль, обращаясь к архетипическому Адаму, открывает ему имена. Эти имена являются не просто образами каких-то феноменов, которые, кстати, возникают только одновременно с этими именами и только для тех, кто эти имена слышит. Имена становятся множественным соединением образов на разном уровне, под разными углами, – возникают чудовищной мощности и глубины конструкты. Грубо говоря, конструкт «дерева» представляет собой пересечение «художественного» внешнего образа, биологической ткани с её секретами, волокон, накладывающихся кольцами, образ моста между энергией света и тьмой хтонической бездны, куда эта энергия утекает. И бесчисленное количество других аспектов, приобретающих организующую символическую природу. Идея коры, например. Всё это насажено на одну единственную точку подразумевания. Точку, которую мы называем «деревом».

Количество имён бессчётно и безлимитно, но это не значит, что оно бесконечно. Конструкты, растущие вокруг понятийных «точек сборки», организованы так, что обязательно хотя бы один из образов, заложенных в некий конструкт, участвует и в других, пронизывая таким образом этот ковёр, созданный из имён, подпольной ассоциативной сетью. Это сверхязык, и только в поле этого огромного ковра узоров, которые не имеют никакого отношения к описаниям, мирам, так называемой «реальности», можно вырезать куски, которые будут конкретными языками на человеческом уровне, – пошире или поуже. Эти куски можно накладывать на Бытие, точнее, на отражения Бытия в зеркале, и тогда получается организованный мир с теми же деревьями и крокодилами, если не летающими ящерами (для изобилия).

Следует понять, что язык – это средство для одной единственной коммуникации: между сознанием Адама и Невозможным, выделенной частицей которого это сознание является.

Теперь, что такое мышление? Это расположение имён таким образом, что для носителя адамического сознания эта ткань имён становится специфическим зеркалом, отражающим саму Мысль. Отражающим смутно, несовершенно и не в том аспекте, где речь идёт о Невозможном, где эта мысль есть ускользающий от самого себя парадокс. Нет! Отражающим только фабулу.

Что такое фабула? Есть парадокс, который непостижим и неотражаем ни в чём. Но парадокс – он как взрыв. Он ищет путей своего разрешения. Взрыв несхватываем, но последствия взрыва, давление, которое, так или иначе, открывает себе выход наружу, – это проявление взрыва. В нашем случае это фабула. Это описание того, как решается парадокс Божественного Замысла. Отблеск того, можно уловить сетью имён, созданных Аллахом и сообщённых Адаму. Этот отблеск, который в силу своей вторичности нестабилен и движется, называется «мышлением».

Язык, как мы не раз указывали, попадает в обстоятельства анти-Мысли – Бытия. Бытие использует язык для того, чтобы формулировать ложь, то есть позиционировать идеи, представляющие собой отрицание сути Мысли. Так, например, идея тождества, идея бесконечности, которая есть будто бы то же самое, что и неопределённость и тому подобное. Метафизика язычников, состоящая из подобных перевёртышей относительно правды, выражена в языке и с помощью языка, который имеет только одно назначение: служить каналом Духа, который спускается в чёрную ночь потенции и возвращается оттуда с просьбой-мольбой адамического сердца (сознания) тому, что выше восприятия и выше отсутствия (хотя выглядит как «богооставленность»).

Вот вместо этого язык становится инструментом создания цивилизации, в которую вовлекаются толпы обладателей виртуальных сердец. Они – каждый из них – могли бы превратить свои виртуальные сердца в живые и реальные, но они погружаются в цивилизацию, из которой для них уже выхода нет. Это и означает то самое «сбитие с пути» при заходе «справа, слева, спереди и сзади», о чём Иблис сообщил Аллаху как о своей глобальной и первоочередной миссии. Следует подчеркнуть, чтобы не осталось никаких сомнений, что цивилизация есть аппарат Бытия (Великого Существа), разрабатываемый исключительно для дезориентации Духа в пустыне, состоящей из множеств. Любая цивилизация – индийская, древнеегипетская, либерально-западная и так называемая «арабо-мусульманская». Последняя цивилизация показывает, что и носители последнего Откровения на самом раннем этапе своего проявления в мире могут быть уведены в болотную топь. Только евреи не создали цивилизацию – по крайней мере матрицу материально-психического обустройства, которое переводится в термины квазирелигиозной культуры. Благодаря этому евреи способны выступать в качестве операторов-посредников между любыми матрицами.

Общение происходит внутри матрицы, внутри цивилизации. Это коммуникативная функция языка, которая ему несвойственна, – функция из довербального прошлого телепатического человечества, которую навязали языку. Потому что единственную коммуникацию, которая для языка законна, мы уже описали, и единственная практика, которая открывается на этой линии, это практика созерцательная, практика концентрирования, которая предполагает общение только личного сознания со Всевышним. Выход наружу такого общения есть коллективная молитва, синхронизированная через имама. Другого общения правильно поставленное использование языка не предполагает, – по крайней мере там, где речь идёт о мышлении.