После его ухода я уже без особого удовольствия докурила и отправилась вызволять Розу из лап художника.
Хотя, судя по тому, как пунцовели его уши и блестели глаза, вызволять следовало беднягу Роббинса.
Сестренка в легком ситцевом платьице смотрелась в дежурке как отличница в детской комнате полиции.
Я остановилась на пороге, решив понаблюдать за представлением.
На столе перед Розой стояла чашка чая, блюдце с трогательным одиноким печеньицем и даже чахлый бутон (похоже, с ближайшей клумбы) в пивной банке. А Роббинс нес какую-то чушь о том, что Роза настоящий цветок, способный украсить собой даже эти казенные стены, и просил ее позировать для портрета.
– Знали бы вы, как мне надоело рисовать эти уголовные рожи! – вещал он с чувством. – А ваше милое лицо… и фигура…
Роза краснела и хлопала длиннющими ресницами – то ли ради тренировки, то ли действительно смутившись.
– Надеюсь, вы в курсе, что моя сестра несовершеннолетняя? – напомнила я негромко.
Роббинс дернулся, ойкнул, опрокинул стакан с карандашами, засуетился…
Роза послала мне укоризненный взгляд и наклонилась, помогая ему собрать рассыпавшиеся мелочи.
Бедняга-художник совсем растерялся, так близко узрев роскошный бюст Розы. Он машинально пытался собрать карандаши, но сложно делать это не глядя, а оторваться от пленительного зрелища он был не в силах.
– Роза! – не выдержала я этого издевательства. – Пойдем. У меня еще куча дел.
Она послушно встала, а у Роббинса сделалось такое лицо, будто он вот-вот заплачет.
– Мы как-нибудь еще заглянем, – пообещала я, сжалившись. – Проведу экскурсию. Ну и вдруг опознавать придется?
– О! – Лицо художника просветлело. – Конечно-конечно! Буду ждать. Вот.
И проводил Розочку влюбленным взглядом…
– Зачем было его очаровывать? – вздохнула я, выйдя на крыльцо.
– Мне было скучно, – надула губы сестра. – Ты ушла с этим следователем и… Кстати, а он милашка!
Не сдержавшись, я фыркнула. «Милашка», надо же!
– Не заметила, – сдержанно ответила я.