– Стравински! – не оборачиваясь, обратился он. – Может, поведаете нам, зачем вы столь пристально меня разглядываете?

Я чуть покраснела (и как только почуял?) и откликнулась почтительно:

– Учусь составлять словесные портреты, господин следователь!

Он оглянулся и поинтересовался:

– И каковы успехи, домовой?

Я выпрямилась и отчеканила, глядя мимо него:

– Мужчина, человек, возраст тридцать пять – тридцать семь лет, рост около метра восьмидесяти пяти, телосложение спортивное, глаза и волосы темные.

– Как? И это все? – Мердок с сожалением покачал головой. – Полагаю, вам следует больше тренироваться, домовой!

– Приложу все усилия! – пообещала я, преданно пожирая начальство глазами.

Точнее, моим прямым начальником он не был, но неприятностей мог доставить массу. Кстати!

– Разрешите обратиться? – продолжила я.

Роза за его спиной округлила глаза, и я раздраженно дернула плечом.

О работе я стараюсь дома не распространяться. Не хватало только, чтобы Роза загремела в «обезьянник» на пятнадцать суток за мелкое вредительство! С нее сталось бы напакостить тому же Мердоку, а фантазия у Розочки неистощима.

Сестра подняла голову и заговорщицки мне подмигнула. Я чуть не застонала вслух: только этого не хватало! От попыток устроить мою личную жизнь, периодически предпринимаемых то бабулей, то сестренкой, хотелось лезть на стенку и швыряться тяжелыми тупыми предметами. Но толку-то?

Мердок вежливо открыл дверь и пропустил меня вперед.

Для приватного разговора лучше всего подходила черная лестница. По местным легендам, через нее в отделение проводили незаконно задержанных, чтобы не светить их на записывающем кристалле и в журнале регистрации.

А еще сотрудники могли здесь травануться ударной дозой никотина, чем я и занялась, остановившись у окна между пролетами. Кто-то даже заботливо оставил тут пепельницу и спички.

– Стравински, – Мердок поморщился и распахнул окно, – не понимаю, зачем вы добровольно употребляете яд?

– Все, что приятно, или незаконно, или аморально, или ведет к ожирению, – хмыкнув, парировала я и с удовольствием затянулась.

Неодобрение на холеном лице следователя того стоило. Логичные доводы (вроде бабулиного «курение вредно для цвета лица и зубов», хотя ей самой это не мешало иногда побаловаться сигарой) я понимала и даже принимала, а вот морализаторство терпеть не могла.