— И знаешь, что, уйдя со мной, очень быстро раскаешься в этом решении.

— Этого не знает никто.

— Я знаю. Я знаю тебя. Ты не сможешь пренебречь долгом. Если б могла, не рвалась бы так домой, не спешила.

Малинка прижалась ко мне, уткнулась в плечо и засопела, потом стала вздрагивать, и я уже точно знал, что она плачет.

— Из-за меня ты теряешь себя, — прошептал, гладя ее по спине. — Из веселой, смелой девочки превращаешься в размазню…

— А ты не теряешь себя? — подняла лицо с уже припухшим носиком, глаза полны слез, длинные ресницы слиплись копьями. — Ты сейчас такой же, каким был в притоне Флоксы?

— Нет, не такой же. А может, такой же, только теперь себе не нравлюсь.

— Глупости все это про «теряешь себя», — проворчала она. — Никто не теряет себя, просто… — замялась, подбирая слова, — ты и я превращаемся в «мы».

Я хотел возразить, но не нашел, что. Может, она права? Может, мы срастаемся, как два молодых деревца, посаженных вместе, переплетенных стволиками и постепенно сливающихся, но не теряющих ни присущих каждому цветов, ни формы листьев? Я видел такое у древлян в Пуще. Это выглядит здорово, только ростки должны быть равноценны, иначе хилый испортит всю картину.

— Ты опять мне не отвечаешь, — Малинка затрясла меня за плечо. — Снова придумываешь, что соврать?

— Нет, моя королева. Я не стану врать и честно скажу: мне нужно уйти.

— Почему? Объясни!

— Потому что ты теперь наместница, да и до этого не была кухонной прислугой. Теперь обязанностей станет больше. А из меня помощник никакой, и подданым твоим я стану костью в горле. Отпусти, позволь найти то, что я потерял или забыл. Или у меня отняли. Я должен это сделать, хотя бы попытаться. А потом я вернусь к тебе, даже если ничего не найду.

Она опустила голову, прекрасно понимая правоту сказанного.

— Я знала, что ты уйдешь, — проговорила тихо. — Чувствовала, да и Дёрен тогда прошептал: «Не удерживай его, когда он захочет уйти». Не «если захочет», а «когда»… А колдуны ничего не говорят просто так.

Что я мог ей ответить? Оставалось только снова прижать к себе, гладить, целовать, собирая губами слезинки, которые, как она ни старалась, все же нет-нет да выбегали на щеки…

— Я еще увижу тебя, мой бродяга-айр?

— Вот именно, твой. Значит, непременно увидишь. Соскучиться не успеешь. Стоит мне задуматься, и ноги сами принесут к тебе, — попытался пошутить, понимая, что если не желаю каждый вечер возвращаться в Брег, придется быть очень внимательным и ни на миг не позволять мысям блуждать там, где больше всего хотелось бы очутиться.

— Болтун ты, Перчик… — запустила пальцы мне в волосы. — Ни о чем не хочешь попросить на прощание?

— У меня будет одно желание, моя королева, — я заставил себя улыбнуться. — Не позволяй никому целовать твой носик. Он принадлежит мне. И еще: выброси сегодня же «морскую слезу» в озеро, — провел пальцем по черному шнурку на белоснежной коже. — Вдруг и впрямь поможет? Да, и не спи, пожалуйста, с Ясменем. Гнилой он мужик.