Проходили дни. Стало пригревать солнце. Повеяло весной…

Линейный корабль готовился к плаваниям. Как-то нежданно-негаданно нагрянула большая группа адмиралов, каперангов и кавторангов. Командующий флотом Эссен любил устраивать такие набеги. Дыбенко увидел и Максимова, недавно назначенного командиром бригады крейсеров. Приступили к тщательной и придирчивой проверке.

После ужина комиссия покинула линкор. Экипаж уже знал — контр-адмирал Максимов заявил, что артиллеристы плохо подготовлены. Командующий флотом с ним согласился, дал месячный срок на устранение всех дефектов и пригрозил, что в противном случае не допустит линкор к участию в царских призовых стрельбах и не возьмет в заграничное плавание.

Линкор жил, словно в лихорадке. Небольсин рычал на офицеров, те на унтеров и кондукторов, а «козлами отпущения» были, конечно, матросы. Яростно ругал разгневанный Небольсин и адмирала Максимова, «которого сам черт принес на линкор…».

Не повезло «Павлу I» и на призовых стрельбах, царский кубок достался «Рюрику». Небольсин кричал на артиллеристов: «Вот скоро будет суд над сволочами, которые в прошлом году вздумали бунтовать. Вас ждет та же участь!»

Суд над арестованными матросами ожидался в июле. Ровно год следственные органы безрезультатно «добирались до главных виновников». Арестованные держались стойко, никого не выдавали. «Да мало кого и знали, — думал Дыбенко. — Среди них много случайных людей, на которых донесли шпики и тайные агенты. Даже сидевшим в тюрьме активистам не все было известно. На кораблях действует система пятерок, каждый связан только со своими ближайшими товарищами».

Подпольная работа не прекращалась ни на один день. Перед началом суда в трюмах, в кочегарке, в недосягаемых для шпиков закутках огромного корабля собирались пятерки, обдумывали, как помочь товарищам… Совещался со своей группой и Дыбенко. Матросы предлагали в день открытия суда поднять восстание.

— Ну арестуем офицеров. Линкор захватим, а дальше что? — спрашивал Павел. — Если другие корабли не поддержат, все кончится провалом.

Условились — в очередное увольнение, кому удастся сойти на берег, пусть разыщут знакомых подпольщиков и поговорят с ними.

— Тогда и решение примем, — заключил Дыбенко.

Оказалось, что «Андрей Первозванный», «Россия», «Громовой», «Богатырь», «Рюрик», «Паллада», «Адмирал Макаров», ряд миноносцев тоже готовились выступить в защиту подсудимых. Через преграды и кордоны доходили ободряющие вести из Петербурга, Кронштадта и Риги; там с каждым днем нарастало возмущение против готовящейся расправы над балтийскими моряками.

Правительство и командование флота приняли свои контрмеры. За два дня до начала суда, 15 июля, с рассветом прозвучал сигнал учебно-боевой тревоги: по приказу Эссена корабли выходили из Гельсингфорса; их рассредоточили по просторам Балтийского моря, загнали в шхеры и держали «до особого распоряжения».

Обстановка на «Павле I» тревожная. Дыбенко знал — тревога охватила и другие корабли. Ждали решения суда. На десятый день приговор был оглашен: матросы, участвовавшие в подготовке восстания в июле 1912 года, осуждены на сроки от 4 до 16 лет, и лишь незначительная часть оправдана. И когда, казалось, у нижних чинов терпение иссякло и вот-вот разразится гроза, вдруг разнеслась весть: царь издал манифест о помиловании осужденных, за исключением 4 человек. Произошло это ровно через час после вынесения приговора. Оперативность невиданная! «Что это? Неужели царь стал добрее? — размышлял Дыбенко. — Ведь еще незадолго до суда черносотенная печать предвещала мятежникам страшные кары. Об этом злобно говорили и офицеры «Павла I», особенно Небольсин…

Не из любви к матросам издал манифест о помиловании кровавый Романов. Народного гнева испугался. Вот и подбросил подачку бурлящим Петербургу, Кронштадту и Балтфлоту. Пугает царя зловещая тень 1905 года. Именно страх перед новой революционной бурей заставил самодержца освободить моряков. Значит, силен народ, сильны и мы, матросы, боится царь нас!»