— Это последний! — торжественно объявил Лапшин. Лебедка выуживала из пучины последний, 25-й, ящик, покрытый ракушками и водорослями. Он пролежал в трюмах «Вильгельма Густлова» больше 8 лет. Насколько то, что было в нем, еще могло работать?

Вода стекала с ящика мощным потоком, наконец, иссякла, и стрела лебедки повернулась над палубой.

— Можно брать курс на Кронштадт! — обратился Лапшин к Унтерхорсту.

Тот, как всегда, был абсолютно невозмутим и безэмоционален. Как механический робот. Он лишь едва заметно кивнул. Дверь радиорубки громко хлопнула. Металл по металлу. И еще некоторое время вибрировала, как камертон. Функ делал знаки капитану. Наверное, что-то случилось. Если он так беспокоится.

Унтерхорст сдержанно поклонился Лапшину и прыгнул на трап, ведущий к рубке.

— Герр труппфюрер! — шептал, запинаясь, Функ. — Только что Москва сообщила. Там переворот, по подозрению в шпионаже в пользу Англии арестован Берия…

— Gut! — только и сказал Унтерхорст и, ни слова больше не говоря, вышел из радиорубки и проследовал на мостик.

— Машина полный ход! — резко обрубил он в коммуникатор.

Под кормой судна забурлила вода, оно тронулось и с ускорением заскользило по ультрамарину Балтики.

— Что случилось? — вбежал на мостик обескураженный Лапшин.

— Извините, герр оберст, но обстоятельства складываются таким образом, что нам совершенно необходимо уйти из территориальных вод Польши.

— Что? Как? Почему?

— Я могу вам объяснить только после того, как мы сделаем это. А пока, будьте добры, сдайте оружие.

Лапшин был ошеломлен, что это вдруг случилось с немцами, которые все предыдущие 2 недели были исключительно деловиты и предупредительны? Это было чем-то похоже на июнь 41-го. То, что они не шутят, подтверждал ствол автомата, упершийся в спину.

— Мне нужны инструкции командира. Я сам не могу принять решения, — пояснил Унтерхорст. — Я предпринимаю необходимые усилия для того, чтобы обезопасить себя, вас и груз.