Но ни один из братьев не в состоянии встать, а Гарри, похоже, не знает, что сказать: наверное, он не ожидал, что мы остановимся. Он молча смотрит на нас, и у меня в голове продолжают крутиться мысли о шоу, хоть я и знаю, что они лживые, в ушах у меня все звучит плач младенца.
Гарри продолжает смотреть на нас… или, может, на брата: мне его глаз не видно. Я слышу дыхание Клиффа, прерывистое: его тело борется за каждую оставшуюся секунду жизни, несмотря на боль, несмотря на неизбежный конец. Цепляется за бесполезное существование, как это свойственно человеческому организму.
Под звуки его хриплого дыхания в меня кинжалом вонзается понимание.
Муж.
Если – то. Результат этой логической задачи неизбежен.
Гарри приподнялся на уцелевшее колено. Он с тарахтеньем хватается за тележку для покупок и рывком встает. Его подъем выглядит постановочным, как будто его сзади подсвечивают. На секунду мне кажется, что это так и есть. Небо такое светлое: я ищу беспилотник с камерой. Однако осознание реальности возвращается, быстро и жестоко, а Бреннан настойчиво тянет меня за руку и делает шаг. Я могу думать только о том, что, возможно, снова ошибаюсь, потому что мне очень этого хочется, и я сама себя запутываю и не знаю, каким из воспоминаний доверять. Я ищу нечто конкретное – и мои мысли останавливаются на кастрюле с чечевичной похлебкой. Я ее приготовила, я уверена, что я ее приготовила, она стоит в магазине – и на мгновение существование той наполовину полной кастрюли становится единственным в моих последних воспоминаниях, в реальности чего я уверена.
Как это ни глупо, я обнаруживаю, что мне хочется угостить чечевичной похлебкой Гарри и Клиффа, словно, поделившись с ними той единственно реальной вещью, я могу переделать мир и перенестись домой. Я окажусь там с мужем, и он будет живой, а я стану такой, какой была раньше, и последний месяц станет даже не сном, даже не мыслью – его просто никогда не будет. Но тут Клифф начинает кричать, и в его крике булькает жидкость, кровь или желчь. Гарри делает шаг к нам, а потом снова падает на землю рядом с братом. У меня отнялся голос, мне нечего сказать, а Бреннан пытается меня увести. Мы поворачиваемся спиной к покалеченным братьям и ковыляем по направлению к дороге, по направлению к цели, до которой я, кажется, больше не хочу добраться… Но это единственное направление, которое мне известно.
20
Команда из четырех человек притаскивается в лагерь уже после наступления темноты, совершенно выжатая. В испытании следопытов они провалились настолько безнадежно, что за ними пришлось посылать микроавтобус и везти к остальным. Их поездку вырежут, а вот их провал – нет. Премьеру завершат кадры, на которых вымышленный Эли Шастер ковыляет по лесу с перевязанным окровавленной тряпицей лбом. Он растворится в неизвестности.
– Интересно, что с ним стало, – говорит Биологичка.
– Наш упал с обрыва, – сообщает ей Зверинец.
Биологичка таращится на нее.
– Правда? – спрашивает она.
Зверинец отвечает взглядом, который говорит: «На самом деле нет, конечно, но вспомни, где мы». Этот взгляд нельзя показывать – и его не покажут, хотя редактор придет от него в восторг. Он восторгается ею, несмотря на накатывающую на него слабость. Он вырезает вопрос Биологички, оставляя: «Наш упал с обрыва». Он поспешно просматривает вечерние съемки: ему пора домой, ему нужно выспаться, выпуск давно пора сдавать… и в качестве последних кадров он выбирает те, на которых Заклинатель сидит на корточках у костра и привязывает к запястью беличий хвост.
– Мы его найдем, – говорит Заклинатель. Он удерживает кончик хвоста зубами. Затягивая узел, он добавляет сквозь мех: – Если не в этой жизни, то в следующей.
Дальше крутят титры. А кое-кто из участников крутит пальцем у виска.
Этой ночью участники спят в тесноте в неказистом поспешно сооруженном укрытии. Утром они собираются перед ведущим: настороженные, еще не отошедшие от трудностей прошедшего дня.
Ведущий встречает их у столба выбывших. Он вытаскивает из кармана ярко-желтую косынку и пришпиливает ее рядом с розовой. Участники удивляются только тому, что с момента выхода Азиаточки из игры прошел всего один день. Банкир вспоминает прочный и красивый навес в их прошлом лагере – и оглядывается на уродливую коллекцию сухих веток, под которыми они спали этой ночью.
– Вчерашний день, – объявляет ведущий, – был трудным для всех нас.
«Для всех нас?» – одними губами переспрашивает Зверинец.