Да и сама девушка, искавшая успокоения от пережитых невзгод в беседах с отцом Михаилом, со временем начала тянуться к одинокому священнику не только как к духовному наставнику. Она чувствовала, как внутри еле уловимо поднимается что-то еще.
Отец Михаил читал переживания и мысли потянувшейся к нему девушки, как в раскрытой книге, все больше и больше располагая к себе «прихожанку». Он много расспрашивал о жизни Леры в Пионерском убежище после войны, о местных нравах, об обычаях и условиях, в которых приходилось существовать горстке выживших под Калининградом.
Он был добрый, спокойный и какой-то… домашний. Или это ощущение у Леры вызывали многочисленные иконы на стенах, напоминавшие о келье юродивого Птаха в Пионерском убежище. Лера не могла точно сказать. Но знала одно: с момента, как она впервые переступила порог храма, ее тянуло сюда все сильнее.
Да и рассказывать священник умел совсем не так, как это делал Батон — вечно хмурый, ершистый или попросту пьяный в дым. Что- то было в нем. Нечто новое. Что-то по-настоящему человеческое, что Лера не могла как следует разобрать, но начинала понемногу тянуться к этому необычному мужчине.
Сорокалетний отец Михаил, в прошлом чилиец Мигель, принял православие уже после Катастрофы и был крещен русским батюшкой, который умер через несколько лет после войны. Он рассказал Лере, что церковь Святой Троицы была первой православной церковью в Антарктике, построенной еще до Катастрофы на острове Ватерлоо недалеко от российской станции «Беллинсгаузен». А затем, после Катастрофы, ее с невероятным трудом перенесли к «Новолазаревской».
— Чили, — как-то, потягивая горячий чай из кружки, нахмурилась Лера. — Какое странное слово. А что это?
— Это место, откуда я родом, — с грустью вздохнул настоятель, поставил свою кружку на плитку, кочергой отодвинул заглушку и поворошил заискрившие угли. — Было когда-то такое государство на юго-западе Южной Америки. Слово «Чили» на одном древнем языке означало «холодный» или «предел».
— Холодный! — оживилась девушка. — Прямо как здесь?
— Да нет же, нет, — тихо засмеялся отец Михаил. Достал с одной из полок увесистую книгу, полистал и, развернув, положил Лере на колени. — Это совсем другая страна. Там не бывает снега. Вот, смотри.
Книга оказалась старым Атласом мира. Такие она видела в кабинете погибшего капитана Лобачева в Убежище. У Леры снова кольнуло сердце.
— Это, — настоятель повел пальцем по пожелтевшей от времени бумаге, — одно из двух государств Южной Америки, имеющих… имевших выход к Атлантическому океану, по которому вы приплыли сюда и, как я слышал, встретились по пути с гигантским чудовищем.
— Ага, — согласно кивнула Лера. — Огромный, почти с лодку! Щупальца гигантские, глаза — во-от такие! Куча глаз! А еще там были светящиеся медузы, меня даже выкинуло за борт, и я чуть не умерла от переохлаждения, а еще один из тех поляков, что плыли с нами…
Лера запнулась на полуслове, сообразив, что слишком разоткровенничалась, и поспешила сделать большой глоток, прикрыв краем чашки глаза.
Взяв с ее колен атлас, настоятель закрыл его и аккуратно поставил на место.
— Да уж, повидала ты на своем пути. И как все в конце обернулось…
— Вы не представляете…
— И давай уже на «ты», к чему все эти расшаркивания, — Михаил оглядел погруженное в полумрак ветхое помещение церкви, в котором они были одни. — Сейчас-то уже чего. Сколько нас таких, сыновей божиих, на земле осталось. Несколько тысяч? Пара десятков? Эх…
— А вы… ты бы не хотел вернуться домой? — допив пряный травяной отвар и вытерев губы тыльной стороной ладони, осторожно спросила Лера. — Или хотя бы посмотреть, что там осталось? Может быть, кто-то выжил?
— Да что там могло остаться, — отмахнулся священник, и девушка впервые уловила в его голосе жесткие нотки. — Пепел, разрушение, боль. Все порушили, стерли с планеты начисто. Нет больше ничего, Лера. Больше ничего нет. И надежды нет. Некуда плыть.
— А бог на небе? Как же он?