— Ты сумасшедший.

— Я и сам себя моментами пугаю. Но это совершенно нормально.

Синхронно они поднялись со стульев и пошли к капитанскому мостику. Эмелис подметила, что на его корабле кроме их самих больше никого не было. Ещё и этот жуткий холод мешал сосредоточится на собственных мыслях.

— И всё же, почему у тебя так холодно?

— Ты пока не знаешь всей правды о технологиях Изгоев, но я уверен, что рано или поздно всё равно узнаешь. Шок от моего откровения может выбить тебя из колеи, что непременно скажется на результате нашего совместного дела. Потерпи немного, любопытная моя.

Они зашли на капитанский мостик, и Шейн сел за свое кресло. Копье, украденное у Изгоев, мирно висело на стене под его рукой. Эмелис села за кресло, которое предназначалось помощнику капитана, и стала смотреть за выполняемыми Шейном действиями. За иллюминаторами показалось едва заметное фиолетовое и неустойчивое поле. Когда они войдут в Бурю, это поле должно приобрести более цельный вид, защищая стыкованные корабли от Бури.

Шейн активировал заряд генератора диссоциативности, и Эмелис даже показалось, что на секунду откуда-то послышался рокот или даже приглушенный, протяжный стон. Стараясь отвлечься от ненужных мыслей, она спросила, возможно ли добраться до центра галактики одним лишь скачком в пространстве, но Шейн ей не ответил. Кажется, он был сконцентрирован на чём-то другом, и ранний его веселый вид пропал, будто его и не было. Порою странные люди и события окружают девушку.

— Приготовься ко всему. Даже я не знаю, чего нам будет стоить такой эксперимент. Если веришь в первосоздателя, помолись, — сказал он, и мрачно снял рубильник на панели, который вмиг перенес стыкованные корабли в абсолютную темень.

Эмелис посмотрела на Шейна с ужасом, взглядом спрашивая: «Где мы?», но тот и в этот раз ничего не ответил. Лишь через десять секунд темнота начала рассеиваться, и перед Эмелис предстал вид даже слишком ужасный, чтобы его описывать — это был самый настоящий космический Ад.

Гравитационная аномалия растягивалась в диаметре как пятьдесят солнц, из неё скачками вырывалась странная бесформенная субстанция, отравляющая космос и превращающая здравый смысл в безумие. Течь, которая предстала перед кораблями, струилась и извергалась, нарушала все возможные законы физики просто своим существованием, разрушала все рамки, и заставляла окружающую материю также струиться и извергаться, выкачивая из себя энергию, и преображая её в ужасные порывы Бури, что затем разлетались по всей галактике, и разрушали всё на своем пути. А всё то, что оставалось в целостности и сохранности, подвергалось тревожным изменениям. Миллионы звезд и миллионы планет ежесекундно сгорали заживо, а затем вновь возрождались из собственного пепла и звездной пыли, снова умирали и снова рождались, пока сама их материя от подобного порочного круга собственного существования не сходила с ума, и не поддавалась силам Течи, становясь такими же пробоинами в пространстве и времени, но гораздо меньшего размера. Это было ужасное, непередаваемое зрелище, ведь Течь, представшая в своем голом виде, моментально начала обстреливать корабли своими злосчастными порывами. Однако как бы не старалась Буря уничтожить корабли, она никак не могла справиться с полем генератора соответственности, тщетно пытаясь разорвать на кварки непрошеных гостей. Но Течь очень старалась, очень сильно хотела сжать корабль до состояния сингулярности, разрушить в очередной раз все законы и правила существования Вселенной. Убить время и место. Струящаяся энергия, или, верно даже сказать, поток безумия, что кровожадно улыбался, сходил с ума и пожирал самого себя и в придачу всё остальное, что его окружает. Течь была фракталом, повторяющим самого себя бесконечное количество раз, в которых отражалась вся увядающая действительность реальность и стабильность жизненного цикла этой галактики. Да, постоянным и вечным фракталом. Фракталом безумия.

— ЧТО ЭТО? — закричала Эмелис в самом настоящем животном страхе.

— Успокойся. Не смотри внутрь Течи, отведи взгляд на меня. Всё хорошо. Мы живы, — вновь вернулся Шейн к своему доброжелательному, благодетельному тону.

Эмелис выбежала из капитанского мостика, держась на волоске от истерики. Увиденное ею было в тысячи раз хуже того, что она представляла ранее. Она побежала куда глаза глядят, надеясь забиться в уголке и спрятаться от непередаваемого словами ужаса. Но всё было тщетно. Шейн нагнал её, и бережно схватил за плечи. Она удерживалась от того, чтобы не зарыдать прямо перед ним в его руках.

— То, что мы увидели, не поддается никакому объяснению, но для того, чтобы прекратить процесс разрушения нашей галактики, нам необходимо собраться! Мой просчет, что я не предупредил тебя о подобном раньше более подробно, но сейчас мы в полной безопасности! Поле соответственности «Яви» работает как швейцарские часы!

Вечное сердце безумно стучало в такт с обычным, человеческим сердцем. Артефакт как будто и сам ожил от такого ужаса, вспоминая, что именно он и создал пробоину между пространствами. Но никто и ничего сделать не мог, по крайней мере пока Эмелис находится в таком состоянии.

— Сейчас ты успокоишься, и мы перейдем непосредственно к исполнению нашего с тобой дела. Хорошо? Соберись, дорогая.

Эмелис зажала лицо руками, и не в силах сказать ни слова, кивнула головой несколько раз. А тем временем нарастающее ощущение полного отчаяния лишь усугублялось, и Эмелис не покидало ощущение того, что вот это вот царящее безумие за пределами поля соответственности приобретает ещё более хтонический вид, концентрируется и медленно уничтожает её душу изнутри, уничтожает бесконечный, повторяющийся в рекурсии свет внутри Вечного сердца, завладевает им, и заставляет сотню раз сойти с ума и её саму, и её божественную сущность.

Шейн отвёл её в столовую, усадил её за самый дальний от иллюминаторов стол и лично принёс стакан воды. Эмелис даже не заметила, что она была даже слишком холодной, и выпила её залпом. Но именно шок от того, насколько холодной была вода, привел её в чувства. На это красный рыцарь и рассчитывал.

— Ты сумасшедший!

— Ты уже это говорила, — посмеялся он так, как ему вообще позволяла это сделать совесть. Совести у него не было.