Он провалил задание. Сбежал, как последний трус, предоставив полную свободу действий легионеру Христа. Хуан никак не мог с этим примириться. На следующее утро он пришел в убежище белых отцов, но Михаэля там уже не было.

После этого проигрыша он пытался упрочить пошатнувшееся положение. В мадридской штаб-квартире «Opus Dei» наставник тщился избавить Хуана от душевных терзаний, посоветовав умерщвлять свою плоть раз в два дня. Его духовник-супранумерарий отпустил ему все грехи, простил ошибки и долго вместе с ним молился. Однако ничто не приносило Хуану успокоения.

И все же он пережил несколько счастливых часов двадцать второго декабря, когда его жена Франсуаза родила девочку, которая, по взаимному согласию, была названа Александрой. К сожалению, ощущение благодати очень скоро покинуло его.

Официально Хуан руководил направлением серийных изданий в издательстве, принадлежавшем его отцу. На деле же он был активным агентом «Оpus Dei», но чувствовал приближение перемен. Его отец довольно стар и скоро не сможет управлять издательством, принадлежавшим их семье. Ему предстоит в свою очередь стать меценатом и щедро предоставлять «Делу» сто тысяч долларов в год при посредстве нескольких фондов. Он был горд тем, что является членом «Оpus Dei». Организация была похожа на подземный избавительный поток, бегущий недалеко от поверхности на всех континентах и прорывающийся наружу в самых неожиданных местах.

Думая о лишенном четких очертаний будущем, Хуан томился в просторной квартире с буржуазным интерьером, расположенной в великолепном месте — на Пасео[19] де ла Кастеллана. Ему была в тягость эта жизнь, крики младенца между кормлениями, вид жены, кормившей дочурку грудью. Ему было противно смотреть, с какой жадностью его дочь втягивает в рот сосок. В нем все плотские желания давно умерли. Сексуальный акт всегда внушал ему отвращение. К счастью, его жена-француженка, скорее всего, была фригидной. Во время быстрых соитий в темноте и под одеялами они старались дать семье наследника. Однако, в отличие от остальных нумерариев, Хуан не стал составлять завещание в пользу «Оpus Dei». Вступая в ряды ордена, он по приказу отца и руководителей написал лишь следующее: «Завещаю, чтобы после смерти меня завернули в простой льняной саван и предали земле, установив на могиле крест нашего Господа Иисуса Христа».

Время умирать не пришло, хотя он и подумывал о самоубийстве после бегства с Сент-Бома. Он был нужен «Делу», он поклялся посвятить свое земное существование служению ему и триумфу католической Церкви — святой, апостольской, римской, в соответствии с предписаниями отца-основателя ордена Хосемарии Эскривы: «Сражайтесь, дети мои, сражайтесь! Не уподобляйтесь тем, кто говорит, будто конфирмация не делает нас солдатами Господа. Быть может, они говорят так, потому что не желают сражаться. Значит, они безвольные трусы, неверующие и падшие, как Сатана!»

Он не выполнил задание в Провансе, он отказался от сражения… Он нуждался в успокоении и поддержке. Только один человек на свете мог дать ему то, чего он жаждал, — его отец. Хуан решил навестить отца. Для этого ему было достаточно перейти через улицу. Отцовский дом и офис издательства располагались напротив его собственного жилища. Стараясь не шуметь, он вышел из гостиной и прошел в холл. В доме было тихо. Маленькая Александра спала. Доминик, его жена, занималась домашними делами в компании горничной и кухарки. Их приглушенные голоса доносились из библиотеки. Он предоставил женщинам возможность поболтать и вышел на улицу.

Мадрид дрожал от холода. Город оделся в январский траур. Он выглядел более мрачным, чем обычно, под диском свинцовых, словно вылинявших, туч, и казался более массивным под этим снежным небом. Горожане, чьи движения были скованы темной одеждой, шли по улицам с опущенными головами. Они старались избежать укусов холода, пришедшего из Кастилии и из их прошлого.

Издательство семьи Кальдерон, «Calderón editorial», принадлежало этому прошлому. Со своим штатом, насчитывавшим сто одиннадцать сотрудников, и тремястами наименованиями книг, публикуемых ежегодно, оно занимало четвертое место в рейтинге испанских издательств. Оно получило признание читателей задолго до гражданской войны, публикуя издания религиозной и научной тематики. По бокам от монументальной, стальной с заклепками двери, выкрашенной в черный цвет, располагались две шестиметровые колонны, на фустах которых были выгравированы альфа и омега.

Хуан не стал доставать два больших ключа, которые, находясь в Мадриде, всегда носил при себе. Он позвонил. Раздался щелчок. Дверь отворилась, открывая взгляду бесчисленные стоики книг, ожидавших отправки клиентам. Они занимали две трети площади величественного холла, скрывавшего в своей глубине мраморную лестницу. В этой пещере, пахнущей бумагой, чернилами и пылью, трудились двое служащих и дежурный администратор. Они застыли на месте, увидев сына господина Франсиско Кальдерона де ла Барка. Такая возможность предоставлялась нечасто. Хуан с неизменной пунктуальностью приходил за отцом в воскресенье, чтобы сопроводить его на мессу, а в другие дни — поздно вечером. Они едва слышно с ним поздоровались. Он производил на них особое впечатление. Разговаривая между собой, они сравнивали его с религиозными деятелями на картинах Эль Греко. У него были соответствующие манеры, он отличался худобой и безумием во взгляде. Когда он скрылся в лифте, за спиной его послышались вздохи.

Впервые оказавшись на четвертом этаже, посетитель мог подумать, что попал в музей гражданской войны. Четыре восковых фигуры в военной форме тех времен, вооруженные ружьями, стояли на часах. Стены украшали фотографии и картины, изображавшие ожесточенные сражения, города в руинах, сцены казни. Эти картины завораживали Хуана. Эта война и Библия давали пищу его воображению, когда он был маленьким мальчиком, а потом и подростком. Три снимка всегда приковывали его взгляд. На этих снимках отец позировал рядом с генералом Ягуэ и Солчаго в день захвата Барселоны националистами.

Эта героическая эпоха рождала в его душе чувство, подобное ностальгии.

«Я слишком рано родился!» — часто говорил он своим близким. Ему недоставало войны. С каким удовольствием он вонзал бы каленое железо в сердца солдат республиканских батальонов, рвал горло противнику штыком, очистился кровью социалистов и коммунистов! Господь тем самым избавил бы его от нескольких столетий пребывания в чистилище. И все же Бог проявил великодушие: Хуан избрал путь дела Божьего, вступив в «Оpus Dei», но оставался в тени своего отца, одного из десяти основателей ордена, преданных Хосемарии Эскриве душой и телом.

В длинный коридор, стены которого были увешаны мрачными портретами предков, выходило около десятка дверей. Хуану не нравилось находиться под растрескавшимися взглядами этих мужчин и женщин, застывших в своих тяжелых бархатных одеждах темных цветов. На их лицах было слишком много высокомерия, слишком много нетерпимости, отражалось слишком много смертных грехов. При этом все они были людьми глубоко верующими, свято соблюдавшими все религиозные обряды. Некоторые — вплоть до сумасшествия. Костры инквизиции до сих пор горели в их груди, была ли она украшена орденами или тяжелым ожерельем.

Они горели и в груди его отца.

Франсиско Кальдерон де ла Барка был еще более худым, чем сын. Похожее на скелет тело, кости черепа выступали над впадинами. Взгляд его чах в глубинах глазниц. Франсиско стоял перед маленьким алтарем, постоянно освещаемым восемью восковыми свечами, когда Хуан вошел в кабинет-библиотеку, залитую бледным дневным светом. Ему показалось, что он задыхается. В течение многих лет ничья рука не открывала хранящиеся в этой комнате книги и даже не касалась манускриптов. Это место было мертвым. Читатели покинули его, унося с собой секреты, которыми были полны эзотерические книги и прекрасные и трагичные повествования о Церкви. Книги утратили свою магическую силу, словно бы отказались от своей души, словно какое-то колдовство оставляло их закрытыми на этих полках. Они походили на куски дерева — сухие, коричневатые, слипшиеся из-за плесени. При виде их несокрушимой апатии Хуан испытывал нарастающее отчаяние. Он с удовольствием взял бы их, открыл, вдохнул в них немного жизни, но у него никогда не хватало на это времени.

— А, вот и ты! — сказал старик, услышав скрип двери.

Он знал, что пришел именно сын. Никому, кроме Хуана, не было дозволено входить в эту комнату, являвшуюся хранилищем тайн, касающихся истории Церкви и функционирования «Дела». Марта тоже имела право входить сюда, но пользовалась такой возможностью исключительно для того, чтобы прибрать в этой огромной комнате площадью в сто тридцать квадратных метров, куда не ступала нога уборщицы. Но Марта, его дорогая супруга, умерла одиннадцать лет назад от инсульта. Ему пришлось несколько раз мыть здесь пол и стирать пыль с книг (а в библиотеке их было по меньшей мере двадцать три тысячи), занимавших книжные шкафы высотой в четыре метра, которые были расставлены вдоль четырех стен и разделялись тремя окнами. Сегодня у него не было сил и на это.