«Я…, видя её, дивился удивлением великим» (Откровение 17:6, Синодальный перевод).
В середине лета прибыл на практику Максим Варенцов, сын Вероники Александровны. С ним вышло интересно и в некотором роде поучительно. Максим окончил четвёртый курс и подумывал переводиться в военку. Я был рад приезду Максима: в каком-то смысле он был «моего круга», а в Просцово «мужского» общения мне катастрофически не хватало, ибо водители кроме матерных народно-мудрых побасенок ничего не могли мне дать ни в эмоциональном плане, ни в интеллектуальном. Ближе к концу Максимовой практики мы даже собрались с ним с бутылкой и гитарой под кустом где-то между моим домом и детским комбинатом. Время было позднее, Рому надо было укладывать, поэтому Алина прогнала нас на улицу. Максим ещё успел зацепить краешком своей жизни походно-романтико-гитарные времена, а посему, хоть и не был приучен к походной романтике, но на гитаре слабать мог. После третьей он сголосил мне из Чижа «Сенсемилья мой хлеб». Было забавно. Питерская наркоманско-панковая рок-н-ролльная тусовка как-то слабо ложилась на захолустный просцовский пейзаж. Впрочем, Чиж же пел и народную «Солдат на привале», а это вполне-себе от души могли исполнять старшие товарищи Максима, чеченские ветераны.
Я, конечно же, с разгону стал чуть ли не в первый день Максимова появления ему проповедовать. Максим, не медля ни мгновения, выстроил атеистическую оборону. Но я обгонял его по возрасту лет на 6, поэтому Максим в полемике был сдержан и тактичен. Я, в свою очередь, избегал напористости, смотрел на Максимову максималистическую юношескую остроугольность весело и снисходительно и как бы избрал Максима как мишень для отработки того же такта, предупредительности и смиренномудренной терпимости. В результате научно-атеистико-религиозная дискуссия у нас выходила неторопливой, спокойной и даже растянутой во времени на всю Максимову практику. Впрочем, иногда Максима прорывало и он закидывал меня на грани эмоционального фола острыми вопросами. Квинтэссенцией всего этого послужила одна его торжественная тирада, которую он, не по годам проницательный мудрец, произнёс в час заката, когда мы с ним сидели на ступеньках моего крыльца под окнами Веры Павловны (видимо, моё любимое место для проповеди после ординаторской, кабины УАЗика и терапевтического кабинета в амбулатории). Максим произнёс с расстановкой негромким голосом, как бы с чуть-чуть извиняющимися интонациями, в тиши летнего вечера, глядя на садящееся солнце:
— Игорь Петрович, а вы пробовали представить хотя бы на минуту, что вот вы так искренне, всей душой во всё это устремились, тратите на это кучу времени и сил, хотите даже свою жизнь этому посвятить, а потом окажется (и вы в какой-то момент это предельно ясно осозна́ете, потому что вам докажут или вам самому откроется), что ничего этого нет, ни-че-го! Ни Бога, ни всей этой системы, которую вы, базируясь на Библии, для себя выстроили. Просто… ничего… нет. Что тогда?
— Ну что тебе сказать, Максим?.. Да, это было бы неприятно. Но сейчас для меня существование Бога и боговдохновенность Библии просто беспредельно неопровержимы. Я же исследовал доказательства, включил на полную мощность здравую логику. Передо мной гармоничность и фундаментальность творения, а Библия увязана такими прочными узлами, о стройности которых ты, не вдаваясь в детали и не исследуя, просто представить себе не можешь. Так что для меня это праздный вопрос. Хоть ты и стремишься нагнать на меня страху.
— А всё же. Если я, в конечном итоге, окажусь прав? — смеялся злодовольный Максимчик.
— Ну что ты меня пытаешь? Какой смысл? Вот ты смотришь на Солнце. Оно же огромно. Согревает одной миллиардной своей энергией всю Землю, в том числе и нас с тобой, инфузорий. Как бы оно само по себе так вышло бы?
— Ну-у, опять вы за своё. Как-как? Объективная реальность. Теория большого взрыва. Эволюция. Мы же медики с вами.
— Да, мы всё это с тобой уже перемололи… Ну, давай ещё раз. Вот смотри, мутации…
Максимка смеётся своим максимально шестёрочно-максималистическим усмехающимся смехом.
— Ну давайте, давайте…
Это было в пятницу вечером.
В понедельник утром, на приёме, Вероника Александровна объявила мне, что некто отец Сергий из села Вихрово окрестил вчера её сына в православии. Я разинул рот, выпучил глаза и воскликнул:
— Как?! Максим? Да в жизнь не поверю. Он же воинствующий атеист!
Вероника Александровна пожала плечами.
— Ну, вот так, — подхмыкнула она, — всяко бывает, Игорь Петрович.
Меня перекувырнуло, перетрясло, да так и оставило. Осознавать.
Максим. Вот этот самый, который за атеизм был горой, который брезгливо насмехался над принесённой ему к-ми bf (что немаловажно, «бабушками») книгой «Сотворение», который гнул кверху край губы, как и его мама, когда я ему в Библию указующим перстом тыкал, вот этот самый он, едет к вихровскому попу и принимает прямо на грудь православие со всей его тяжестью. Как это вместить?.. Я конечно почти сразу смекнул, что тут его воли было чуть-чуть, а именно Вероника Александровна расстаралась (что тоже было для меня откровением, ибо от меня так до тех пор и было скрыто, что моя участковая медсестра не чистых языческо-коммунистических кровей, а и даже наоборот — полнокровная православная, вот только местного попа не уважает, — возможно, как раз за то, что тот не направо-налево крестит, как вихровский батюшка, а зачем-то теорию веры перед крещением-то испрашивает, — а кто ж её, теорию-то эту, знает?) Однако, сей Максим, на то ведь он и «учёный муж», мог хотя бы левой ножкой взбрыкнуть во имя «светлого разума» и торжества науки, безжалостно карающей мракобесие. С одной стороны, я был в прострации, поскольку любая логика тут упиралась лбом в тупик, с другой, — проповедник во мне по своему ликовал, ибо очевидное теперь под Солнцем Максимкино лицемерие выставляло меня победителем, если не с точки зрения истины, то хотя бы с точки зрения верующего человека вообще. Я даже как-то нехорошо, не по-христиански, чувствовал себя, предвкушая нашу с Максимом встречу: это было что-то сродни злорадству, и на волне этого чувства меня даже внутренне потряхивало.
Максим явился в ординаторскую после обеда. Здороваясь, я взглянул на него с усмешкой.
— Ну-у, — грозно-ехино молвил я, — изволь держать ответ, православный христианин.