Трой, видимо, впечатлён моим поведением. Я ставлю телефон на беззвучный и отодвигаю тарелку с недоеденным сэндвичем.

– Ты сейчас психуешь на него за то, что он хамло? Или вспоминаешь ту ночь? – он протирает линзы на своих очках, вытаскивает пару энергетических батончиков и протягивает мне. – Съешь, когда почувствуешь себя голодной и уставшей.

– Спасибо, – убираю батончики в карман больничного халата, – Там нечего вспоминать. Это была глупая идея.

– Так соглашайся, судя по всему, в данный момент тебя ничего не держит, с парнем ты тоже рассталась, – он наклоняет голову из стороны в сторону, – Значит, ты свободна в действиях. Сейчас у тебя отпуск. Ты можешь за этот месяц заработать неплохо. Почему я не педиатр?

– Все вроде так, но как быть с этим парнем? – спрашиваю его, мы встаём и идём к урне.

– Он водитель, что проще? Привезёт и увезёт, не вижу проблем. Ты, как всегда, все усложняешь, – недоверчиво смотрю на него. – Я дело говорю.

Мы подходим к служебному лифту, каждый нажимает свой этаж. Трой привычно убирает руки за спину и стоит, покачиваясь с пятки на носок. Я раздумываю над его словами. Если убрать неприятные моменты, все очень даже интересно. Действительно, что меня удерживает? Я уже давно перестала переживать за свою личную жизнь, она полностью принадлежит больнице и детям. Если уже дошла до того, что готова рожать в одиночку.

– Я думаю, тебе нужен друг. Надо перемолоть ту ситуацию и попытаться создать семью. Попытаться… – мы выходим на его этаже, и прежде чем закрываются двери, я понимаю, что мне надо было ехать выше.

– А ты часто пытался? – брат улыбается и двигается по направлению к отделению хирургии, чтобы посмотреть, как проходит операция у одной из его пациенток.

Иногда я ненавижу его за то, каким образом он воспринимает жизнь, все кажется таким лёгким и возможным. Иду на лестничную площадку и преодолеваю оставшийся путь по лестнице. Мои кроссовки противно скрипят, я спотыкаюсь на ровном месте, едва не столкнувшись лицом с линолеумом.

Остаток дня я провожу с детьми, которые уже поступили, ожидаю заведующего отделением, когда он подпишет мои документы. Время всегда летит незаметно, особенно в нормальной обстановке. Одри и другие девочки помогают мне. Я рада, что нет экстренных поступлений, сегодня родились несколько недоношенных деток. Состояние каждого удовлетворительное. Мне нравится процесс, когда родители стоят за стеклом в поиске своего ребёнка. Они указывают пальцами и умиляются реакции, будь то мимолётная улыбка, зевок или недовольное выражение лица.

Я поднимаю очередного ребёнка, подношу к стеклу, молодая мамочка вытирает слезы и прижимается к своему мужу, который её подбадривает. После родов она обязана сидеть на передвижном кресле, чтобы не спровоцировать кровотечение, поэтому мужчине приходится присесть на корточки рядом с ней. Это самые милые моменты, которые я люблю в своей работе.

Пока они рассматривают своего ребёнка, я вспоминаю, что Трентона я ни разу не показывала его матери или отцу, что само по себе очень странно. Со слов дедушки, с которым я виделась однажды в больнице на выписке, у ребёнка болела мама. Врачи при его поступлении сказали, что его привёз отец. Увидеть данные я не успела, там было просто не до этого. У мальчишки была остановка дыхания, и мне пришлось делать интубацию вместо другого дежурного врача, насыщать лёгкие кислородом. По сути, моё появление в больнице в тот день было чистой воды удачей. Может пожилой мужчина и есть его отец, просто скрывает это? Тогда я могу объяснить многое из происходящего… Мне Трентон показался таким же одиноким, как и я, может, поэтому так к нему привязалась.

Укладываю ребёнка назад в люльку, больше нет родителей, желающих посетить детей, устало сжимаю плечи руками и достаю батончик из кармана. С наслаждением откусываю, мой желудок довольно урчит благодарный мне за то, что я соизволила, наконец, поесть. Снимаю обувь и с ногами сажусь в удобное кресло. В помещении отключают свет, слышен только тихий гул боксов, в которых находятся дети, поступившие сегодня. Моя голова наклоняется в сторону, обёртка медленно скатывается на колени, и я практически отключаюсь. Открываю глаза, отчаянно моргаю, стараюсь сбросить с себя сонливость, растираю лицо руками. Двери приоткрываются, и Одри машет мне ладонью. Встаю, проталкиваю гудящие ноги в кроссовки и иду к ней.

– Тебе подписали документы, просили зайти, – тихо говорит она.

– Спасибо, что сказала, – отвечаю ей и иду в кабинет заведующего отделением.

Подхожу к кабинету заведующего отделением и стучусь, затем прохожу внутрь. Роджер Хоффман, человек, стаж работы которого исчисляется годами. Я всегда хотела походить на него, пока училась. Роджер проводит рукой по седым волосам, затем отрывается от огромной кипы документов.

– Проходи, Эмерсон, не говори мне, что ты собралась после отпуска увольняться, – он указывает мне на стул, стоящий рядом с ним, и я присаживаюсь. – Что-то странное происходит, мне звонит начальство, узнает все о тебе. Ты нашла другую больницу? Или дело рук тех, кто забрался выше всего этого?

– Нет, – я пожимаю плечами. – Почему вы так думаете? Может очередные курсы?

– Точно нет, обычно их не интересует твоя семья и личная жизнь, – я бы ни за что не ушла с больницы, тем более с таким руководителем.