– Судя по тому, что я от вас услышал до купания в реке, – Санаду опускает взгляд в свою кружку. – Я бы поставил на то, что вы просто боялись чужих голосов в своей голове, как признаков безумия, и отгородились от этого.

Холодные противные мурашки пробегают по спине. Я тоже утыкаюсь взглядом в кружку:

– Не помню, чтобы слышала чужие голоса.

– Воспоминания можно заблокировать. На это способны даже обычные люди, что уж говорить о менталистах. Конечно, тут тоже есть сложности…

– Какие? – во рту неожиданно сухо, и сердце стучит слишком часто, но это не то приятное волнение, которым сопровождалось… приближение Санаду. Нет, это паническое, леденящее кровь учащение сердцебиения.

Его мягкий, низкий голос помогает вырваться из накатывающей паники:

– Воспоминания об особенно ярких эмоциональных событиях практически невозможно забыть бесследно: они будут биться изнутри, ломать преграды, пока не вырвутся, – Санаду вздыхает и, отведя взгляд в сторону, отпивает кофе. Один уголок его губ приподнят в скорбной усмешке. – Аналогичная проблема возникает с попытками убрать воспоминания об личностно образующих событиях.

– Разве не все события в нашей жизни влияют на нашу личность?

– Все, но некоторые из них – ключевые. Без них личность будет недостаточно стабильной.

– А как же всё то, что написано в «Этике менталистов» о возможности менять поведение даже психически нездоровых людей?

– Я полагаю, что у составившего её Ренашитура не хватало опыта в этом вопросе. Возможно, он никогда не занимался коррекцией глубоких психологических травм. В конце концов, он был придворным магом, его манипуляции в основном касались шпионажа и противодействия ему, а не лечения душевных проблем.

– Значит, у меня психологические проблемы?

– У любого менталиста, закрытого непроизвольным ментальным щитом, который никак не снимается даже в благоприятных условиях, явно психологические проблемы, – вздохнув, Санаду передвигается ближе к изголовью и мягко касается моего обнажённого плеча. – Подвинься

Сначала я сдвигаюсь, попутно приподнимая вторую подушку, чтобы привалиться к ней, потом соображаю: Санаду в одной рубашке и штанах заваливается ко мне в кровать.

Неужели это то самое, о чём мне говорили?

Сев удобнее, я искоса наблюдаю, как Санаду занимает нагретое мной местечко, чтобы развалиться на кровати в той же позе, что и я. Только поверх одеяла.

Он вопросительно смотрит на меня:

– Что?

– В кресле разве не удобнее?

– А тебе удобнее будет говорить о личном, глядя мне прямо в глаза?