– Точно?
– Да, сэр!
Он кивнул, одобряя перемену в моем поведении, потому что я, желая теперь произвести на него наилучшее впечатление, выпрямился и подобрался в седле. Да, я невелик для своих лет, однако хотел показать маршалу, что могу быть энергичным и боевитым. Казалось, мой Пони тоже приосанился – стал бить копытом, словно говоря: «Я готов! Вперед!»
Все это время я изо всех сил избегал смотреть на Митиваля, ибо знал, что такой поворот событий не придется ему по нраву. Только разок я приметил его на некотором расстоянии от тропы. Он смотрел не на меня, а куда-то в Чащобу. Мне нечего было ему сказать, даже если бы у меня была такая возможность.
– Что ж, раз мы договорились, пора в путь, – произнес маршал Фармер, снова разворачивая кобылу и проезжая мимо меня.
Он направлялся в заросли на краю березняка, и я понял, что нам предстоит снова углубиться в чащу. Сделав глубокий вдох, как будто перед погружением под воду, я поспешно повернул Пони и поскакал за маршалом.
«Только вперед!» – звенело у меня в голове. Я двигался вперед, а не назад по этой быстро вращающейся планете.
Я никогда не ходил в школу. Когда мне было семь или около того, я недолго посещал занятия, которые давала в Боунвиле одна женщина, известная под именем Вдова Барнс. К тому времени уже прошел слух, что сын Мартина Бёрда «слаб на голову» (так они это называли). Когда эти слухи дошли до Вдовы Барнс, она решила расспросить меня перед всем классом. И хотя я уже наловчился скрывать существование Митиваля и сказал ей то, что она хотела услышать, тем не менее она заставила меня написать на доске «Никаких привидений не существует» под хохот остальных учеников. А потом, для пущей верности, несколько раз ударила по моим пальцам линейкой, приговаривая, что не потерпит в своей школе новомодных спиритуалистов, что бы это ни значило.
Когда я вернулся домой и Па увидел рубцы на моих руках и услышал мои объяснения, перемежающиеся со слезами, то разгневался так, как при мне еще ни разу не гневался. «Людей вроде Вдовы Барнс нельзя подпускать к детям, – произнес он с тихой яростью, втирая в мои костяшки миндальное масло. – Ей не понять, каким великолепием и богатством обладает твой ум, Сайлас. За свою жизнь я встречал немало таких людей. У них нет воображения. В их мыслях нет огня. И поэтому они стараются втиснуть мир в узкие рамки своего понимания, но мир нельзя ограничить. Мир бесконечен! А вот ты, хоть еще совсем мал, уже это знаешь. – Он взял двумя пальцами мой мизинец. – Видишь этот пальчик? В нем, в твоем крошечном мизинчике, больше величия, чем во всех Вдовах Барнс, какие только есть в мире. Она не стоит твоих слез, Сайлас».
Потом он поцеловал мой мизинец и сказал, что больше ноги моей не будет в той школе. И что отныне он сам будет меня учить.
Конечно же, это лучшее, что могло со мной произойти, потому что Па был куда более талантливым учителем, чем Вдова Барнс. Я говорю это не ради какого-то бахвальства, а чтобы объяснить: благодаря урокам Па я знал много такого, чего дети моего возраста обычно не знают. Однако верно было и обратное: кое-что из того, что ребенок моего возраста должен бы знать, я не знал. Па говорит, что все это само собой выровняется к тому времени, когда я подрасту. И чем дальше я углублялся в Чащобу, тем больше убеждался в правоте Па. Все те знания, которыми он делился со мной, поднимались со дна моей памяти. И вместе с ними я вспоминал то, чего, казалось бы, я и не знал.
Мы с маршалом Фармером не теряли времени даром – скакали без остановок почти до полудня, пока не обнаружили следы людей, которых искали. Четверо всадников волей-неволей оставят на земле свои следы, особенно если не догадываются, что их преследуют. Маршал объяснял мне все подсказки, попадавшиеся ему на глаза: конский навоз, который было легко обнаружить из-за роящихся над кучами мух; обломанные сучья на земле; погнутые ветки; лужицы слишком круглые, чтобы иметь природное происхождение. Постепенно я и сам научился находить эти знаки. И каждый раз при виде вдавленного в почву прутика я думал: «А вдруг это Па тут наступил». Одно это заставляло меня двигаться вперед, хотя я устал так, что при первой возможности проспал бы, наверное, лет сто.
Мы не останавливались, чтобы перекусить, только пили воду из ручьев, пересекавших наш путь. Было хорошо за полдень, когда мы въехали в ту часть Чащобы, которую маршал Фармер называл Топями. До тех пор мы двигались вдоль них, так что время от времени справа между деревьями мелькали мрачные, темные, непроглядные заросли, и при одной только мысли о тех голосах, что я слышал там днем ранее, у меня холодел позвоночник. Я вспомнил, как Па рассказывал о гигантских рептилиях, населявших когда-то землю, «во времена первобытной жизни». Мне казалось, что Топи – часть той жизни из другого времени и населены существами иной эры.
Но обойти Топи мы никак не могли. Люди, которых мы преследовали, пошли туда, значит туда лежал и наш путь. Я изо всех сил старался не показать маршалу, как мне страшно.
Сначала они были где-то вдалеке. Я внушал себе, что, может быть, это комары, которые действительно зудели повсюду. Но чем дальше, тем громче становился этот комариный писк, и потом я стал различать в нем слова. Крики и бормотание, такие же, как прошлым вечером. Такие же, как много лет назад, когда я в первый, и в последний, раз был с Па в Чащобе. Как описать их? Представьте, что вы входите в просторное помещение, где одновременно говорят сотни людей, кто-то громко, кто-то тихо, кто-то возбужденно. На этот раз я даже не стал уговаривать себя, будто голоса – это некая иллюзия, созданная моим воображением. Я знал, кому принадлежат голоса. Это говорили призраки.
Я боялся, что Пони опять понесет, как днем ранее, поэтому держался поближе к маршалу Фармеру. Голову я опустил как можно ниже, уперся подбородком в грудь и закрыл бы глаза, если бы было можно, но я не хотел потеряться и отстать от маршала. В голове моей стучала одна фраза: «Смелее, Сайлас, ведь ты победил молнию!»
И вот уже краем глаза я стал подмечать вдалеке силуэты. Поначалу смутно, только как колыхание теней, у которых нет четких очертаний, потом как расплывчатые формы, бредущие куда-то через трясину. Посмотреть на них прямо я не смел, так как боялся, что закричу, а тогда пришлось бы что-то объяснять маршалу Фармеру. И снова мое лицо запылало горячечным жаром, вдоль позвоночника снова покатились волны дрожи. Это не страх так действовал на мое тело, поскольку страх – порождение ума, это была физическая реакция на присутствие тех существ. Ведь я живой, а они нет. Все они были мертвы и окружали меня со всех сторон.
Чем дальше мы ехали, тем больше неясных фигур возникало по краям моего поля зрения. Мутные тени все шли и шли, они бормотали себе что-то под нос, хныкали, проклинали, вопили, жаловались. Кто-то рыдал. Кто-то хохотал. Все это были призраки, каждый занят собой, у каждого своя тайна, каждый рассказывает свою историю. Они шли перед нами, и позади нас, и рядом с нами. Нас они не видели, как не видели друг друга. Среди них были старики и юноши. Были и дети. Если бы меня спросили, как они выглядели, я не сумел бы ответить. Я не мог заставить себя взглянуть на них хотя бы исподтишка. Я вообще не хотел их видеть.
Призрак какой-то женщины прошел так близко от меня, что я отдернул ногу, боясь соприкосновения. Этого было достаточно, чтобы она обратила на меня свой взгляд – должно быть, почувствовала, что я вижу ее. И хотя я как мог отводил глаза, избежать кошмарного зрелища не удалось. Я увидел ее лицо. Один ее глаз был широко раскрыт от ужаса. Второго вообще не было, потому что половина головы превратилась в месиво из плоти и крови.
Тут я не удержался и ахнул, отчего все призраки, почуяв мое присутствие, разом повернулись ко мне. Все они были покрыты ранами, от которых погибли. Я видел колотые раны, резаные раны, огнестрельные раны – рваные, гниющие, обгорелые. Видел торчащие наружу кости, залитые кровью конечности. И вдруг привидения двинулись в мою сторону. С какой целью – не знаю. И теперь я ничего с собой не мог поделать – я завопил.