- Если набор пошёл на зонах, - сказал Игорь. – То можете не переживать – возьмут всех, кто захочет. А там уже научат. У них очень хорошие инструкторы.

- Точно? – спросил Копчёный.

- Сто процентов, - заверил Игорь, но тут же подумал, что большинству присутствующих его ответ может быть не понятен. – Точнее некуда.

- Скрывать не стану: война идёт очень тяжёлая. Чечня на эту войну и близко не похожа. Расход боеприпасов у меня в два с половиной раза больше, чем в Сталинграде.

Колония была выстроена на плацу буквой П, оставив выступающему место. Он говорил уверенно, достаточно громко, чтобы могли слышать все присутствующие.

- В моём подразделении недопустимы три греха. Первый грех - это дезертирство. У нас никто не даёт «заднюю», никто не отступает, никто не сдаётся в плен. Второй грех – это алкоголь и наркотики. Пока вы будете с нами в течение полугода, это недопустимо в принципе. Третий грех – это мародёрство и сексуальные контакты с местными жителями.

Игорь стоял в третьих рядах, не особо вслушиваясь в то, что сейчас говорил руководитель частной военной компании. После «чаепития», который устроил Копчёный, Игорь долго не мог заснуть – то ли от крепкого чифира, то ли от мыслей, которые всю ночь бегущей строкой заполоняли его сознание. Как человек, точно знающий, что представляет собой идущая на Украине война, он и близко не допускал своего в ней повторного участия, и уж тем более – в составе штурмовых отрядов «оркестра», которые действовали на наиболее опасных направлениях.

Однако, все, с кем он разговаривал ночью в каптёрке, с утра выглядели воодушевлёнными и жизнерадостными. На завтраке они весело подтрунивали друг над другом, находясь в оживленном предвкушении предстоящего коренного изменения в их жизни. Сейчас все они стояли в первых рядах, внимая каждому слову.

- Кто примет мужское решение, тот станет штурмовиком. А для этого важна физическая форма. Прямо здесь, на собеседовании мы будем проводить элементарные тесты, смотреть, кто на что способен. Возраст – от двадцати двух лет и до пятидесяти. Кто младше – от тех мы требуем согласие родителей, кто старше – будет смотреть на физическую форму. Если человек крепок, мы его возьмём. Вы будете одними из нас, вы ничем не будете отличаться от бойцов, которые давно действуют в штурмовых отрядах. Самые борзые, кто идёт только вперёд, выживают чаще. Те, кто останавливается, кто теряется в бою – тот погибает. Тела погибших мы отвозим в то место, которое вы укажете в завещании. Через полгода вы уходите домой, получив помилование. То есть, вам простят все ваши прошлые грехи, вы остаётесь с чистой биографией. Кто захочет остаться с нами, тот продолжит свой путь настоящего воина. Кто согласится сейчас, должен понимать, что там, если он вдруг передумает, выхода у него не будет никакого – мы поставим в его деле отметку «дезертир», после чего расстреляем как предателя. То есть, вариантов вернуться на зону у вас нет никаких. Вопросы есть?

- Каковы гарантии? – спросил Копчёный.

- Кто может вытащить вас с длительного срока? – спросил выступающий. – Только Аллах и Бог. Правильно? Только беда в том, что они забирают вас сразу к себе. А я забираю вас с зоны живыми. А дальше будет так, как вы сами этого захотите. Ещё вопросы есть?

Осужденные хранили молчание.

- Тогда прошу желающих пройти в живую очередь на собеседование.

Все работы в этот день были отменены. Кто принял решение покинуть колонию, стоял в очереди, остальные были направлены по своим отрядам. Игорь завалился на койку. Что-то тяжёлое происходило в его душе, что-то такое, чего он сам не мог понять.

Впереди у него было двенадцать лет заключения. Четыре тысячи триста восемьдесят три совершенно одинаковых дня, в течение которых тебе никто не напишет с воли, никто не позвонит, никто не приедет на свидание. Потому что у Игоря на воле не было никого. Родители умерли. Детей он не народил. Супруга? За всё время следствия она только однажды проявила себя, когда понадобилось подписать документы о разводе. Конечно, ждать она его не будет. Да и какой смысл в этом – они давно ненавидели друг друга, живя вместе только потому, что того требовали «связи», помогающие её отцу и начальнику Котлова проворачивать финансовые махинации с вверенным им бюджетом. Друзья? Он вдруг понял, что не было у него настоящих друзей – особенно, когда речь шла о дележе больших денег – никто из них не предложил помощь, когда вокруг Котлова закрутилось следствие. Какие они после этого друзья? Людей с меньшими, чем у него самого доходами, он никогда даже не рассматривал на роль друзей, какими бы они человеческими качествами не обладали – что их человечность, если они не могли позволить себе сходить в продуктовый магазин, не ограничив себя в расходах? А больше у него не было никого. Ни-ко-го.

А что будет с ним потом, когда пройдут (пройдут ли?) эти бессмысленные тысячи дней заточения? Он выйдет на волю, за ворота зоны… только куда? У него не будет ничего. Ему даже некуда будет пойти. Роскошные квартиры в Москве и Питере – изъяты и обращены на пользу государству. Родители жили на окраине Сертолово в старом двухквартирном доме, который соседи-алкоголики спалили на следующий год после их смерти, когда он ещё служил на Дальнем Востоке. Больше у него нет ничего. Ни-че-го.

Влачить существование в условиях полного отсутствия свободы действий, передвижений и удовлетворения своих желаний, полного отсутствия человеческой радости и любви к своим ближним, с нарастающей интеллектуальной деградацией, без всякой возможности духовного роста, и при полном понимании отсутствия смысла в этих тысячах днях, которые неизбежно, рано или поздно, но закончатся смертью? Какой смысл в такой жизни, скорее животной, чем человеческой? Что такая жизнь может дать человеческой душе? И что такой жизнью ты дашь окружающему тебя обществу, своей стране?

Помещение внезапно наполнилось шумом возбуждённых голосов – после прохождения собеседования за своими личными вещами пришли те, кто принял решение покинуть колонию. Фрол и Копчёный с лицами, выражающими невиданную ранее радость, подошли к Котлову.

- Полкан, а ты? – спросил Копчёный. – Погнали с нами!

- Мне там делать нечего, - хрипло ответил Игорь.