С другой стороны, когда говорят о слабости Советского Союза, опять же имеют в виду, прежде всего, промышленный потенциал страны. Снова процитируем Economist:
Тем, кто оценивает сравнительную силу на основе статистических расчетов национального производства и богатства, не составит большого труда убедить себя в том, что пройдет еще очень много времени, прежде чем Советский Союз сможет "догнать" Запад в каком-либо реальном смысле. Будет спад или нет, среднегодовой объем накопления производственного капитала в Северной Америке в течение многих десятилетий будет намного выше, чем в Советской России. А если страны Западной Европы - включая Германию - найдут путь к некоторой координации производства и ресурсов, то баланс экономических сил будет неумолимо склоняться в сторону Советов.
4. ВОЕННАЯ ГОТОВНОСТЬ
Элементы национальной власти
Такая способность обусловлена рядом факторов, наиболее значимыми из которых, с точки зрения нашего обсуждения, являются технологические инновации, а также количество и качество вооруженных сил.
Судьба наций и цивилизаций часто определялась разницей в технологии ведения войны, которую уступающая сторона не могла компенсировать другими способами. Европа несла свое могущество на средствах технологии ведения войны, превосходящей технологии Западного полушария, Африки, Ближнего и Дальнего Востока. Добавление пехоты, огнестрельного оружия и артиллерии к традиционному оружию в четырнадцатом и пятнадцатом веках привело к значительным изменениям в распределении власти в пользу тех, кто использовал это оружие раньше своих врагов. Феодалы и независимые города, которые перед лицом этого нового оружия продолжали полагаться на кавалерию и замки, которые до этого времени были практически неуязвимы для прямого нападения, теперь внезапно оказались вытеснены с позиции перевеса.
Два события драматически иллюстрируют эту смену власти, которая в политическом и военном отношении знаменует конец Средневековья и начало современной эпохи истории. Первое - это битвы при Моргартене в 1315 году и при Лаупене в 1339 году, когда армии потерпели катастрофические поражения".
Двадцатилетие ознаменовалось крупными инновациями в технике ведения войны. Они давали, по крайней мере, временное преимущество той стороне, которая их использовала, прежде чем противник сделал это или смог защититься от них. Во-первых, это подводная лодка, которая использовалась в Первой мировой войне Германией в основном против британских судов и, казалось, могла решить исход войны в пользу Германии, пока Великобритания не нашла ответ на эту угрозу в конвое. Во-вторых, это танк, который в значительных и концентрированных количествах использовался британцами, но не немцами, на заключительном этапе Первой мировой войны. Танк дал союзникам один из их активов для победы. В-третьих, стратегическая и тактическая координация военно-воздушных сил с сухопутными и военно-морскими силами внесла большой вклад в превосходство Германии и Японии на начальных этапах Второй мировой войны. Перл-Харбор и катастрофические поражения, которые британцы и голландцы потерпели от рук японцев на суше и на море в 1941 и 1942 годах, были наказанием, которое пришлось заплатить за нудную отсталость перед лицом "более прогрессивного" врага. Если прочитать мрачный обзор британских поражений, который Уинстон Черчилль сделал на секретном заседании парламента 23 апреля,
Поражает тот факт, что все эти поражения на суше, на море и в воздухе имеют один общий знаменатель: пренебрежение к технологии ведения войны, созданной воздушной мощью. Наконец, монополия на атомную бомбу, пока она длится, дает Соединенным Штатам огромное технологическое преимущество с точки зрения военной мощи.
Помимо своевременного использования технологических инноваций, качество военного руководства всегда оказывало решающее влияние на национальную мощь. Могущество Пруссии в XVIII веке было в первую очередь отражением военного гения Фридриха Великого и введенных им стратегических и тактических инноваций. Военное искусство изменилось с момента смерти Фридриха Великого в 1786 году до битвы при Йене в 1806 году, когда Наполеон уничтожил прусскую армию, которая сама по себе была так же хороша и сильна, как и двадцать лет назад. Но, что еще важнее, военного гения не хватало в ее лидерах, которые заново сражались в битвах Фридриха Великого. На другой стороне командовал военный гений, использовавший новые идеи в стратегии и тактике. Это решило вопрос в пользу Франции.
Психология французского Генерального штаба в период между двумя мировыми войнами, связанная с линией Мажино, стала нарицательным словом для обозначения ошибочного стратегического мышления. В то время как тенденции современной технологии, особенно ее тенденция к механизации транспорта и коммуникаций, указывали на вероятность войны передвижения, французский генеральный штаб продолжал мыслить в терминах окопной войны Первой мировой войны. С другой стороны, немецкий генеральный штаб, полностью осознавая стратегические возможности механизированной войны, планировал свои кампании с точки зрения беспрецедентной мобильности. Слияние этих двух концепций, не только во Франции, но и в Польше и Советском Союзе, породило в "блицкриге" превосходство немецкой мощи, которое приблизило Германию к окончательной победе. Интеллектуальный шок и военно-политическое опустошение, вызванное наступлением гитлеровских панцеров и пикирующих бомбардировщиков на польскую кавалерию в 1939 году и на неподвижную французскую армию в 1940 году, положили начало новому периоду военной истории, подобному тому, который начался с вторжения Карла VIII в Италию в 1494 году. Но если итальянским государствам не на кого было опереться, чтобы восстановить свои силы, то во Второй мировой войне превосходящие технологии Соединенных Штатов и превосходящие людские ресурсы Советского Союза обратили стратегические инновации Хайдера на его погибель.
Сила зависит от количества людей и оружия и их распределение между различными марками военного ведомства Нация может иметь хорошиеH"giisp"oFtecEno^ инновации в ведении войны. Ее военные лидеры могут преуспевать в стратегии и тактике, соответствующей новым методам ведения войны. Однако такая нация может быть слабой в военном и, как следствие, в политическом отношении, если она не обладает военным учреждением, которое по своей сверхсиле и силе его составных частей не является ни слишком большим, ни слишком маленьким в свете задач, которые оно может быть призвано выполнять. Должна ли нация, чтобы быть сильной, располагать большой армией или ее могуществу не мешает наличие, по крайней мере в мирное время, большой армии? Устарели ли крупные военно-морские силы, или линкоры и тяжелые крейсера все еще выполняют полезную функцию? Насколько крупное военное ведомство может позволить себе страна с учетом ее ресурсов и обязательств? Требует ли забота о национальной мощи широкомасштабного производства самолетов и других механизированных вооружений в мирное время, или же, учитывая быстрые изменения в технологии, страна должна тратить свои ресурсы на исследования и производство ограниченного количества усовершенствованных видов вооружений?
Правильный или неправильный ответ на такие вопросы количественного характера имеет непосредственное отношение к национальной мощи. Может ли решение в войне быть навязано одним новым оружием, таким как артиллерия, как думали на рубеже пятнадцатого века, или подводная лодка, как думали немцы в Первой мировой войне, или самолет, как широко верили в период между двумя мировыми войнами, или атомная бомба, как многие считают сегодня? Неправильные ответы на некоторые из этих вопросов, данные Великобританией и Францией в период между двумя мировыми войнами, сохранили для них видимость силы в рамках традиционных военных концепций. Но эти ошибки поставили их на грань окончательного поражения в ходе Второй мировой войны, военная техника которой требовала иных ответов на эти вопросы. От качества ответов, которые мы даем на эти и подобные вопросы сегодня, будет зависеть будущее могущество Соединенных Штатов по отношению к другим странам.
5. НАСЕЛЕНИЕ
Когда мы переходим от материальных факторов и тех, которые состоят из материальных и человеческих элементов, к чисто человеческим факторам, определяющим мощь нации, мы должны различать количественные и качественные компоненты. Если к последним мы относим национальный характер, национальную мораль и качество дипломатии, то о первых следует говорить с точки зрения численности населения.
Конечно, было бы неверно утверждать, что чем больше население страны, тем больше ее мощь. Ведь если бы существовала такая безоговорочная корреляция между численностью населения и национальной мощью, то Китай с населением около 450 миллионов человек был бы самой могущественной страной на Земле, за ним следовала бы Индия с населением около 400 миллионов человек. Советский Союз со 190 миллионами и Соединенные Штаты со 145 миллионами занимали бы третье и четвертое места, соответственно. Хотя нет оснований считать страну более могущественной, потому что ее население больше, чем у большинства других стран, все же верно, что ни одна страна не может оставаться или стать первоклассной державой, если она не принадлежит к числу более густонаселенных государств Земли. Без большого населения невозможно создать и поддерживать в рабочем состоянии промышленные предприятия, необходимые для успешного ведения современной войны; вывести в поле большое количество боевых групп для ведения боевых действий на суше, на море и в воздухе; и, наконец, пополнить кадры войск, значительно более многочисленных, чем боевые, которые должны снабжать последние продовольствием, средствами транспорта и связи, боеприпасами и оружием.
Сравнение населения Соединенных Штатов с населением Австралии и Канады наглядно продемонстрирует связь между численностью населения и национальной мощью. Сегодня в Австралии на площади чуть меньше трех миллионов квадратных миль проживает около семи с половиной миллионов человек, а население Канады на площади почти три с половиной миллиона квадратных миль составляет около двенадцати миллионов. С другой стороны, в Соединенных Штатах, которые по площади меньше Австралии и Канады, проживает 145 миллионов человек, что более чем в девятнадцать раз больше, чем в Австралии, и более чем в двенадцать раз больше, чем в Канаде. С населением Австралии или Канады Соединенные Штаты никогда не смогли бы стать самой могущественной нацией на земле. Волны массовой иммиграции в девятнадцатом и первые два десятилетия двадцатого века принесли в Соединенные Штаты этот элемент национальной мощи. Если бы Закон об иммиграции 1924 года, ограничивающий иммиграцию в США 150 000 человек в год, был принят на сто или даже пятьдесят лет раньше, тридцать шесть или двадцать семь миллионов человек, соответственно, не смогли бы поселиться в США, и они и их потомки были бы потеряны для Соединенных Штатов.
К 1874 году оно выросло до сорока миллионов, а к 1924 году - до 114 миллионов. В течение этого столетия доля иммиграции в приросте американского населения в среднем составляла около 30%, приближаясь к 40% в период 1880-1910 годов. Иными словами, наиболее впечатляющий рост американского населения совпадает с абсолютными и относительными пиками иммиграции. Таким образом, свободная иммиграция с 1824 года и, в особенности, с 1874 по 1924 год, несет главную ответственность за изобилие рабочей силы, которая так много значила для национальной мощи Соединенных Штатов в войне и мире. Без этой иммиграции население Соединенных Штатов вряд ли составило бы более половины того, что есть сегодня. Следовательно, национальная мощь Соединенных Штатов уступала бы той, что составляет сегодня 145 миллионов человек.
Поскольку численность населения является одним из факторов, на которых зиждется национальная мощь, и поскольку мощь одной нации всегда относительна к мощи другой, относительная численность населения стран, конкурирующих за власть, относительные темпы их роста заслуживают пристального внимания.
Германия имеет примерно такое же соотношение между Германией и Францией, то есть три к одному, и уже долгое время движется в этом направлении. Рассматривая ситуацию, сложившуюся к началу Первой мировой войны, исключительно с точки зрения демографических тенденций, Германия могла считать, что время на стороне России, Франция - на стороне Германии, а Австрия и Россия, по другим, уже упомянутым причинам, могли полагать, что отсрочка конфликта будет на руку противнику. Таким образом, все действующие лица, за исключением Великобритании, имели собственные причины предпочесть войну в 1914 году мирному урегулированию, которое они могли рассматривать не как окончательное, а лишь как передышку перед неизбежным сведением счетов.