– Нет, всего лишь трещина в нижней челюсти, с месяц придётся обходиться без твёрдой пищи. Как вычислили слежку?
– Первый раз – когда выходил из антикварного салона Лейбовица. Слишком уж подозрительным показался человек на противоположной стороне улицы, державший в руках газету с дырой посередине, через которую удобно наблюдать за происходящим вокруг, но в то же время для намётанного глаза ты и сам становишься объектом внимания.
– Топорный приём, – вздохнул собеседник.
– Согласен. После этого я сделал несколько проверок, и мои подозрения подтвердились. Оставалось только выяснить, что за контора заинтересовалась моей особой. Для того и заманил вашего топтуна на крышу, чтобы поговорить по душам. Не люблю, знаете ли, неопределённости, начинаю нервничать, а это может негативно отразиться на тех, кто стал причиной моей нервозности.
– М-да, а вы тот ещё фрукт, – улыбнулся Павел Михайлович, орудуя ножом и вилкой.
Подождав, когда он разберётся с мясом, я спросил:
– Павел Михайлович, хотелось бы знать, каким объёмом информации обо мне вы располагаете, чтобы понять, насколько я могу быть с вами откровенным.
– Может, Лаврентий Павлович от меня что-то и утаил, но тот факт, что вы якобы являетесь хронопутешественником, мне известен. Знаю о вас с момента вашего попадания в Бутырскую тюрьму и заканчивая побегом из Ухтпечлага. Кстати, как вам удалось выжить в тайге и перебраться в Америку?
– М-м-м, пусть лучше вопрос выживания останется тайной, – искренне улыбнулся я, давая понять, что подробности останутся при мне. – Главное – что удалось добраться до Архангельска и затаиться в трюме американского сухогруза. Кстати, много народа знает о том, что я прибыл из будущего?
– Подозреваю, что немного, но со слов товарища наркома получается, что он и товарищ Сталин точно в курсе. А до этого знали Ежов и ещё несколько человек, которых уже нет в живых. Мне пришлось дать расписку о неразглашении.
– Ясно… Значит, с вами я могу быть откровенным?
– Хотелось бы на это рассчитывать.
– А вы сами-то верите в мою историю?
– Сказать честно, сомневался и сомневаюсь до сих пор. Даже, будучи в Москве, проконсультировался у видного советского физика Льва Ландау после его освобождения, не открывая причины своего интереса. Так вот, Лев Давидович сказал, что теоретически путешествия во времени возможны. Рассказывал о синхронизации вибраций отдельных временных слоёв, благодаря чему люди и вещи из одного временного пласта могут проникать в другой. Честно сказать, я гуманитарий и мало что запомнил из пересыпанной научными терминами речи Льва Давидовича, но для себя уяснил, что в мире нет ничего невозможного, и если чего-то пока не произошло, то может произойти в будущем. Наверное, ваш случай как раз и подтверждает слова учёного.
– Может быть, может быть… Я пытался обдумать свою ситуацию, но нормальных объяснений не находил. Утешал себя мыслью, что это шутка Создателя или его приближённых…
– А вы что, верующий?
– В общем-то да, вот и крестик при мне, подаренный ещё в лагере батюшкой, которого блатные свели в могилу и за смерть которого были наказаны. Понятно, я не думаю, что где-то в облаках на троне сидит седобородый старец и посылает в грешников молнии, отправляет их в ад, а святых забирает к себе в райские кущи. Но, с другой стороны, человек должен во что-то верить, потому что жить без веры, значит, уподобляться животному. Да и умирать легче с молитвой на устах в надежде, что тебе все грехи отпущены и впереди ждёт вечная жизнь.
– Этак мы с вами завязнем в теологических спорах, – мягко остановил развитие темы Павел Михайлович. – У советских людей свой взгляд на такие вещи… Вы вот лучше расскажите, как там, в будущем? А то мне, к сожалению, не довелось познакомиться с протоколами ваших допросов, но как только вас увидел, начало разбирать любопытство.
– Если рассказывать в подробностях, займёт много времени. Да и ни к чему вам забивать ими голову. А если вкратце, то вот основные вехи ближайшего развития истории в моей реальности.
В течение следующих пятнадцати минут я знакомил собеседника с событиями будущего, начав с нападения на СССР фашистской Германии 22 июня 1941 года. Сказал о 20 миллионах погибших советских гражданах, и эта цифра вызвала у собеседника ожидаемые эмоции – шок и гнев. Дальше рассказал о Параде Победы на Красной площади 24 июня 1945 года, о создании Варшавского блока, о венгерских событиях 1956 года и чехословацком мятеже в 1968-м. Когда дошёл до развала Советского Союза и запрещении компартии Ельциным, Павел Михайлович всё же потерял самообладание.