− Сколько…? − голос хрипит, и я не в силах договорить фразу.

− Прошло три года, Амели, − отвечает София дрожащим голосом.

Я прикрываю глаза.

Три года я прикована к койке. Три года я не подавала признаков жизни. Три года я была заточена в вечной темноте. У меня нет каких-либо чувств по этому поводу, кажется, мне абсолютно всё равно. Если бы я не проснулась, я бы не расстроилась. Отключение сознания без снов в вечной темноте мне нравится намного больше, чем быть в сознании. Трёхлетняя кома явно шла мне на пользу.

Проходит несколько дней или недель с тех пор, как я впервые открыла глаза. Мой счёт во времени очень сильно теряется. Я каждый день смотрю в окно, видя то яркие лучи солнца, то хмурое небо. София много чего рассказала, что происходило во время моего отсутствия.

Сейчас ноябрь, однако, первого снега ещё не было. Хотелось бы мне увидеть его. Раньше я всегда его встречала, и этот год не будет исключением. Смотря в окно, я вспоминаю, что за ним находится Париж. Волнительно возвращаться туда, откуда ты сбегала ради свободы. Нужно ещё немного времени, чтобы я могла выйти на свежий воздух.

Моё тело постепенно восстанавливается, сейчас я могу садиться на подушку, поднимаясь на слабых руках. Мышцы сильно трясутся от напряжения, но я стараюсь изо всех сил. Лежать на постели я не любитель всё же. Однако ног я до сих пор не чувствую. Когда я дотрагиваюсь до кожи, ощущение, что эта часть тела не принадлежит мне. Они похожи на какую-то вату. Мне никто ничего не говорил по этому поводу, да и, кажется, никто не собирается. Меня этот факт напрягает.

По небольшому телевизору показывают новости Франции, на моём животе стоит тарелка с больничной едой. Овсяная каша выглядит так, будто её уже кто-то ел до меня. Аппетит сразу пропадает. Хотелось бы мне чего-то вкусного, по крайней мере, я не ела ничего вкусного последние три года. Я заслужила сходить в дорогой ресторан.

В палату входит София с несколькими пакетами, и я готова подорваться с места, чтобы посмотреть в них. Наверняка, там то, о чём я мечтала последние пару минут.

Позади Софии стоит Пьер. Он отрастил небольшую бороду, хотя на его детском лице она выглядит никчёмно. За это время они практически не изменились, лишь стали взрослее, пока я осталась всё в том же возрасте.

− Мы принесли тебе фруктов и некоторые вещи, − говорит София, ставя пакеты возле телевизора. – Как ты себя чувствуешь?

Я не знаю, что ответить. Как я могу себя чувствовать, прикованной к постели?

− Так же, как и последние пару дней, − отвечаю я, выключая телевизор. – Но я не чувствую ног до сих пор.

София и Пьер заметно напрягаются, но стараются не подавать виду. Они усердно умалчивают то, что уже становится для меня очевидным.

− Я не смогу больше подняться, так ведь? – спрашиваю я, сжимая в руке ложку с кашей. Я буду ждать их ответа до последнего, глубоко внутри надеясь услышать другой ответ. Я и вправду начинаю надеяться.

− Мы попросили врачей не говорить тебе, пока ты не придёшь в сознание окончательно, − отвечает Пьер, облокотившись спиной об стену. – Мы знали, какой будет твоя реакция. Тебе нельзя было испытывать такой сильный стресс.

Я не слышу желаемого ответа. Не хочу смотреть на них и опускаю глаза вниз. Я сейчас заплачу. Горький ком разъедает гланды, но я сдерживаюсь, чтобы не зареветь прямо здесь. Моя жизнь станет ещё хуже, чем раньше. Моя жизнь будет в коляске. И я больше никогда не смогу встать самостоятельно. Мне становится дурно.

− Мы хотим, чтобы у тебя был попечитель, − продолжает София. – Если тебе будет трудно справляться с домашними делами.

Я ничего не отвечаю. Ещё немного, и я сломаю ложку меж пальцами. Я смотрю в окно, чтобы не выдать свои покрасневшие щёки и глаза.

За стеклом серое небо, и тут я замечаю, как с туч срываются крохотные снежинки. Первый снег пушистый и лёгкий, такой вдохновляющий и непринуждённый.