Голос мэра острым сверлом буравил мозг Жюльена.

— Подними это чертово ружье, — еще раз приказал Лавесьер. — Говорю в последний раз.

Жюльен подчинился. Охваченный страхом и отвращением.

Отвращением к этим людям, частью которых стал он сам.

Он хотел бы никогда не появляться в этой долине. Или даже вообще не родиться на свет. Чтобы не переживать этот чудовищный момент.

На протяжении нескольких лет страх ни на миг не покидал его. Страх и чувство вины.

Почему?

Почему он не сообщил об убийстве? Еще хуже: почему решил извлечь из него выгоду? Почему он, совершенно добровольно, привел в действие тиски, постепенно сжимавшие его шею… В то майское утро, когда он увидел, как братья Лавесьер, Порталь и юнцы запихивают в багажник труп, он сначала решил предупредить жандармов. Тогда он не знал, что это труп Лоры, а когда узнал, было уже поздно.

Но Лора или кто-нибудь другой, разве это что-то меняет?

В то время он делал фильм о парке и снял эту сцену на видеокамеру. Однако, подойдя к казарме, он засомневался. И никуда не пошел.

И никому ничего не сказал. Он до сих пор не понимал, в чем причина его молчаливого сообщничества.

Часто, глядя в зеркало, он убеждал себя, что негуманно сажать этих юнцов в тюрьму, они же совсем еще мальчишки, тем более что, возможно, речь идет всего лишь о несчастном случае.

Но сегодня утром с лицемерными оправданиями покончено.

Вместо того чтобы отправить клан Лавесьеров за решетку, он предпочел молчать и выкачивать из них деньги.

Чтобы Гислен осталась с ним, не пыталась с ним расстаться.

Чтобы он мог наконец осуществить свои мечты. Ценой вечного кошмара.

Другие причины лучше не называть, потому что он, Жюльен Мансони, подонок до мозга костей. Подонок и трус. В мертвенном свете этой зари другого объяснения он не видел.

— А твой сын, Вертоли? Почему он не пришел помочь нам?

— Не втягивай в дерьмо Николя! — огрызнулся аджюдан.

— Да он сидит в нем по уши! — напомнил молодой Лавесьер. — Если я сяду, я утащу его за собой…