— Надо бежать, — шепнула мне Любава, улучив момент. — В Киеве, под защитой князя Ярополка мы и княжна Рогнеда будем в безопасности.
У меня не было такой уверенности. Да и что может знать ключница полоцкого князя Рогвольда о порядках, царящих в Киеве? Может быть, всем чужакам там без лишних разговоров просто отрубают головы. Нет, на слова Любавы не стоило полагаться.
— Княжна Рогнеда? — переспросил я. — Ну, мы с тобой еще можем сбежать отсюда в Киев — за нами никто не следит. Но как там может оказаться твоя Рогнеда?
Я не сказал о том, что бывшую полоцкую княжну держат на струге Вольдемара посаженной на цепь…
— Мы возьмем ее с собой, — невозмутимо ответила Любава, пристально посмотрев мне в глаза. — Поможем ей бежать, освободим ее.
Сказано это было с такой уверенностью, словно я был предводителем войска, а не отверженным и подозрительным пришельцем, которого не убивают лишь потому, что он каким-то образом может пригодиться.
Я — в сомнительной роли спасителя Рогнеды? Это выглядело просто смешно…
Чтобы прекратить этот разговор, я отошел в сторону и принялся осматривать доверенных моему попечению раненых. Всеславу становилось все лучше, и тут нельзя было не признать заслуги Любавы. Если бы не найденная ею трава и сделанный отвар, которым она на всем протяжении пути без устали поила мальчика, воспаления было бы не миновать. Сделанная мною операция ничего не стоила бы, начнись процесс нагноения. До изобретения антибиотиков в середине XX века тысячи врачей делали смелые и даже уникальные операции, а потом с тоской и болью были вынуждены бессильно наблюдать, как их пациенты медленно умирают от гноя и воспаления.
Вероятно, принесенная Любавой трава была известна знахарям, и ею пользовались, но с течением времени то ли знахари забыли свои тайны, то ли с ними слишком жестоко расправились и вывели подчистую, но рецепт чудодейственного отвара оказался забыт навеки.
Всеслав уже мог сидеть и даже вставал, хотя был все еще слаб из-за потери крови. Глядя в его бледное лицо, я пытался найти в нем проблески радости и надежды. Так всегда бывает с выздоравливающими, а уж к Всеславу это можно было бы отнести с полным основанием. Как-никак, а уж он-то точно находился на волосок от смерти.
Но нет, глаза мальчика оставались пустыми и безжизненными, а движения вялыми, словно он не хотел выздоравливать.
— Ты скоро будешь здоров, — осторожно сообщил я своему пациенту. — Еще несколько дней, и если ты будешь осторожен и не повредишь рану, то я сниму шов и ты сможешь бегать повсюду.
— Бегать? — перевел на меня взгляд мальчик, и его бескровные губы усмехнулись. — Когда я поправлюсь, конунг заберет меня обратно к себе.
После того, что поведал мне Вяргис, настроение мальчика было мне понятным. Оторванный от родного дома, от родителей и вынужденный служить позорной утехой жестокому и развратному Вольдемару, он был глубоко подавлен. Естественно, Всеслав не мог радоваться выздоровлению. Но что мог я сделать для него?
— А ты не можешь сбежать? — спросил я его негромко. — Если тебе не нравится у конунга, то почему бы тебе не попробовать уйти от него? У Вольдемара сейчас много забот и без тебя, он может попросту не хватиться тебя и не послать погоню.
Всеслав снова испытующе посмотрел на меня. С такими взглядами мне уже не раз приходилось сталкиваться здесь. На меня смотрели как на придурка…
Мальчик словно спрашивал себя, являюсь я полным идиотом или провокатором, подосланным Вольдемаром.
— Куда уйти? — наконец сказал он, и его глаза, вспыхнувшие было на мгновение, опять потускнели. — Мне некуда идти. Даже если он не пошлет погоню, то куда я могу убежать?
— Домой, конечно, — ответил я. — Наверное, родители тоскуют по тебе. Они были бы рады увидеть тебя снова.
Мальчик покачал головой и промолчал, а мне оставалось лишь в который раз убедиться в том, насколько мало я знаю этот мир и понимаю здешних людей. Всеслав был уверен в том, что после всего случившегося с ним отец не захочет видеть его, а родные не примут его обратно.