— Вольдемар решил, что глупо тащить их с собой в поход на Киев. Зачем? — пожал плечами Вяргис. — В Киеве князь Вольдемар найдет себе сколько угодно наложниц. А тех, с которыми пришел к нам, он продал богатым людям. Кого-то просто подарил. Отцу Всеслава, например, он подарил вот сколько своих женщин. — Вяргис растопырил заскорузлую от рукояти тяжелого меча ладонь и показал мне три пальца. Самых лучших женщин ему подарил. Тех, которых он захватил на берегу холодного моря.

— Но мне Вольдемар сказал, что Всеслав — его брат, — заметил я с изумлением, хотя, честно говоря, с самого начала подозревал, что конунг говорит неправду. Поручив мальчика моим заботам, он с тех пор больше ни разу не поинтересовался его состоянием. Все-таки какие бы дикие нравы ни царили в этом мире, с братьями так не поступают.

— Конунг пошутил, — усмехнулся в длинные усы старый воин. — Он веселый человек и любит шутить. И любит называть своими братьями тех мальчиков, которых выбирает для своих утех. Он забрал сына у боярина Добрыни, а ему за это подарил трех своих наложниц с холодного моря. Настоящие красавицы…

— Зачем Вольдемару мальчики, если у него столько наложниц? — спросил я, обнаруживая полную неосведомленность о страстях, бушующих в людях не моего круга…

Вяргис, к тому времени уже успевший привыкнуть к тому, что я умственно отсталый и вообще не от мира сего, взглянул на меня со снисходительностью старика, дающего ответы несмышленому младенцу.

— Разве князь может ограничивать свои желания? — сказал он. — Князь — сильный человек, у него есть сила и войско, он властен над жизнью и смертью всех людей вокруг. Как он пожелает — так и сделает. А Вольдемар — молодой князь, в нем много силы и много желаний. Он хочет иметь все: наложниц-женщин и наложников-мальчиков. Только мальчиков он называет своими братьями.

Вяргис сообщал мне все это с доброй улыбкой, однако я чуть ли не дрожал от отвращения. Ну и чудовище этот князь Вольдемар!

Конечно, мне в жизни приходилось слышать о разных моральных уродствах и преступлениях, но никак я не предполагал, что могу оказаться в мире, где ко всему этому относятся с таким поистине поощрительным равнодушием, как к должному.

Так вот кого я лечу от тяжелой раны! Бедный мальчишка, я и не знал…

— А отец Всеслава согласился на такой обмен? — осторожно поинтересовался я. — Ну, я имею в виду — обменять собственного сына на трех девушек-рабынь? Значит, сейчас сам Добрыня развлекается в объятиях красоток с моря и при этом знает, что его собственный сын служит временным развлечением для Вольдемара?

— Не думаю, что Добрыня утешается с девушками, — хмыкнул Вяргис. — Добрыня — совсем не такой человек, как Вольдемар. Наверное, он очень жалеет сына, но что он мог сделать? Вольдемар явился к нему в поместье со своими людьми, и Добрыня принял его, как гостя. А потом Вольдемару приглянулся Всеслав, и он потребовал его себе. Если бы Добрыня отказался, Вольдемар сжег бы поместье, а Добрыню убил. А жена Добрыни и две его дочери сейчас плакали и стонали бы вон там, у костра воинов, рядом с Хильдегард…

Видимо, собственные слова о Хильдегард возбудили Вяргиса, и он, вспомнив о женщине, оживился.

— Подожди меня тут, — вдруг сказал он, — или иди со мной — как хочешь.

Он направился в сторону костра, откуда все надрывнее становились жалобные вопли терзаемой женщины: видимо, воины в своих издевательствах над беззащитной разошлись не на шутку…

— Пойду тоже порадуюсь, — обернувшись ко мне, пояснил Вяргис, — пока эти молодцы совсем не уморили ее.

— А тебя пустят туда? — дрогнувшим голосом спросил я на всякий случай.

— Обязательно, — бросил мне воин. — Я вижу своего кума там, он мне не откажет. Пойдем.

Но я не пошел, остался стоять в стороне. Комары целыми стаями налетали на меня, и приходилось все время отмахиваться. Тихий шум текущего Днепра заглушался криками развлекающихся воинов и гомоном, доносящимся от многочисленных костров, составлявших лагерь. Черными громадами покачивались на воде причаленные плоскодонные струги. Деревянные головы языческих богов и богинь в темноте были не видны, но их грозные силуэты отчетливо виднелись на фоне не успевшего еще до конца потемнеть ночного неба.

Я стоял и старался не слушать рыдающих воплей женщины у костра и взрывов хохота толпившихся там воинов. Криками они подбадривали Вяргиса, который вскоре подошел ко мне, весьма довольный собой.

— Поздно подошел, — с некоторым сожалением сказал он, поправляя одежду. — Она уже ни на что не годится…