— Да. Ну и что же из этого? — отвечал он.
— Я ищу одного человека, — сказал я, — я думаю, что вы имеете о нем сведения. Его зовут Алан Брэк. — И показал ему пуговицу.
— Хорошо, хорошо, — сказал Нэйль, — если вы «отрок с серебряной пуговицей», то и ладно: мне поручено проводить вас до места. Но если позволите быть откровенным, — сказал он, — вам никогда не следует упоминать имени Алана Брэка во всеуслышание. В наше время здесь можно встретить слишком много шпионов короля Георга.
Видно было, что и действительно Нэйль боится быть подслушанным, его постоянное оглядывание и понижение тона при появлении хоть кого-то в радиусе пятидесяти ярдов явно свидетельствовало о осторожности на грани паранойи. Поэтому он поторопился познакомить меня с моим маршрутом: я должен был переночевать на кинлохалинском постоялом дворе, на следующий день пройти по Морвену до Ардгура и провести ночь в доме Джона Клайморского, предупрежденного об этом; на третий день переправиться через один лох* у Коррана и через другой у Балахклиша, а затем спросить дорогу к дому Джеймса Глэнского в Охарне, в Эпинском Дюроре. Как видите, мне часто приходилось переправляться на лодке, так как в этих местах море глубоко врезается в скалы и извивается вокруг них. Страну эту легко защищать, но трудно по ней путешествовать, и вся она представляет собой серию диких и мрачных пейзажей.
Нэйль дал мне ещё несколько полезных с его точки зрения советов: не говорить ни с кем по дороге, избегать вигов, Кемпбеллов и «красных мундиров»; при их приближении сходить с дороги и прятаться в кусты, потому что встреча с ними никогда не ведет к добру, — короче, он советовал мне вести себя, как подобает разбойнику или якобитскому агенту, за которого меня, вероятно, и принимал.
Кинлохалинская гостиница была похожа на отвратительный свиной хлев, полный дыма, нечистот и молчаливых горцев. Я был очень недоволен не только помещением, но и тем, что погода снова начала явно портиться. Я думал, что хуже и быть ничего не могло, но ошибался и вскоре убедился в этом. Не прошло и получаса с тех пор, как я пришел в гостиницу — все это время мне пришлось стоять в дверях, так как торфяной дым ел мне глаза, — как вдруг разразилась гроза; по холму, где стояла гостиница, потекли ручьи, проникли в помещение и половину комнат превратили в бурный поток. В те времена по всей Шотландии постоялые дворы были довольно плохи, но все же я не мог не изумиться, когда мне от очага до постели пришлось идти по щиколотку в воде.
Рано утром я нагнал в дороге маленького, полного, но важного на вид человека, который шел очень медленно, выворачивая носки; по временам он на ходу читал книгу, отмечая что-то ногтем, и своей скромной одеждой напоминал лицо духовного звания.
Оказалось, что он тоже законоучитель, но совершенная противоположность слепому из Малла: он был послан эдинбургским обществом распространения христианства проповедовать евангелие в наиболее диких местах горной Шотландии. Его звали Гендерлэнд. Говорил он с тем резким южным акцентом, о котором Дэви уже начинал скучать. Вскоре мы, кроме общей отчизны, нашли и другой общий интерес. Мой старый знакомый, иссендинский священник, в свободное время перевел на гэльское наречие несколько гимнов и религиозных книг, которые хорошо знал Гендерлэнд, отозвавшийся с глубоким уважением о переводчике. Одну из этих книг он как раз взял с собой и читал её по дороге. Мы сразу же пошли вместе, так как до Кинагайрлоха нам было по пути. Иногда он останавливался и разговаривал со встречными и обгонявшими нас путниками и с местными рабочими. Хотя я не мог понять их разговора, мне показалось, что мистера Гендерлэнда любят в этой стране, так как видел, что многие вынимали свои табакерки и предлагали ему понюшку нюхательного табаку.
О своих делах я рассказывал только то, что считал возможным рассказывать, то есть все, что не касалось Алана; сказал ему, что попал в кораблекрушение и иду в Балахклиш, где должен встретиться с другом, так как подумал, что не следует указывать на Охарн или даже на Дюрор.
Он, с своей стороны, много рассказывал мне о своём призвании и о местном населении, среди которого ему приходилось работать, о скрывающихся священниках и якобитах, об акте о разоружении, об одежде и других любопытных явлениях того места и времени. Он казался умеренным в суждениях: иногда даже умеренно осуждал парламент, в особенности за то, что акт предписывал строже преследовать ношение национальной одежды, нежели оружия.
Его умеренность навела меня на мысль расспросить его о Красном Лисе и об Эпинских фермерах. Я думал, что эти вопросы покажутся совершенно естественными в устах человека, направляющегося в эту страну. Он отвечал, что это очень скверная история.
— Просто удивительно, — говорил он, — откуда эти несчастные земледельцы берут деньги, тогда как сами они умирают с голоду? У вас нет с собой табаку, мистер Бэлфур? Нет? Прекрасно, я обойдусь без него. Но, без сомнения, этих фермеров отчасти принуждают. Джеймс Стюарт Дюрор — его ещё называют Джеймс Глэнский — единокровный брат Ардшила, предводителя клана. Его очень уважают, и он пользуется большим влиянием у фермеров. А потом есть ещё другой, по имени Алан Брэк.
— О, — воскликнул я, — а это что за человек?
— Можно ли сказать о ветре, который дует куда заблагорассудиться? — ответил Гендерлэнд. — Он то здесь, то там: сегодня тут, а завтра умчался неведомо куда. Ловкий малый! Я бы не удивился, выгляни он прямо сейчас вон из-за того куста дрока! Нет ли у вас с собой случайно табаку, а?
Я ответил, что, к сожалению нет, и что он уже не раз спрашивал меня об этом.
— Очень возможно, — сказал он, вздыхая. — Но это мне кажется странным, что можно пускаться в путь и не прихватить пару понюшек… Итак, я говорил вам, этот Алан Брэк — отчаянной храбрости контрабандист и правая рука Джеймса. Он уже неоднократно осужден, и ему теперь все нипочем. Очень вероятно, что если бы кто-нибудь из фермеров стал отказываться, он проткнул бы его кинжалом.
— Вы выставляете все в очень неприглядном виде, мистер Гендерлэнд, — сказал я. — Если тут действует только лишь принуждение и страх, то мне не хотелось бы и слушать о подобном.
— Нет, — отвечал мистер Гендерлэнд, — тут, кроме страха, играет роль и любовь, и такое самоотречение, что порой становится стыдно за самого себя. В этом есть какое-то благородство, может быть, и не с христианской, но с общечеловеческой точки зрения. Даже Алан Брэк, по всему, что я слышал о нем, — борец, достойный уважения. В нашей стране есть много лживых и подлых людей, которые посещают усердно церковь и пользуются уважением общества, а между тем они гораздо хуже этого безумца, безрассудно проливающего человеческую кровь. Да, да, нам бы следовало поучиться у него. Вы, может быть, думаете, что я слишком долго жил среди горцев? — прибавил он, поглядывая на меня с улыбкой.
Я отвечал ему отрицательно, прибавив, что встретил среди хайлэндеров многое, достойное удивления, и что сам мистер Кемпбелл был тоже родом из горной Шотландии.
— Да, — сказал он, — это правда, это тоже местный знатный род.