– Что там, Алан? – спросила Голди. – Ты что-то хочешь? Дать тебе книгу или, быть может, ты хочешь поиграть в шашки?

Но мальчик ничего не ответил, он лишь отошёл от стены и, совершив очередной круг вокруг стола, вновь приблизился к настенным полкам, заливаясь звонким смехом.

– Ну, хорошо, – не выдержала Голди, – не хочешь говорить, не нужно. Но если ты хочешь, чтобы я или Бетти тебе что-нибудь достали с полки скажи нам об этом. Иначе мы не знаем, чего ты желаешь, – последние слова она сказала строже, чтобы мальчик почувствовал важность этих слов.

Но Алан не реагировал на слова Голди, лишь смеялся, не отводя взгляда с полок.

– Я, кажется, догадалась, чего Алан хочет, – вдруг сказала Бетти, с улыбкой поглядывая на мальчика.

– Давайте, коллега, помогайте, раз молодой человек столь робок в собственной комнате, – отвечала Голди, её уста всё ещё были непреклонны – она не улыбалась, но и не показывала, что безголосое поведение Алана ей не нравится.

Девушка подошла к полкам и взяла с одной из них альбом. Голди внимательно следила за поведением Алана. В его лице появились изменения. Глаза зажглись желанием, кисти зашевелились – сжимая и разжимая пальцы чаще. Да, без сомнения Алан хотел, чтобы ему дали именно альбом. Но почему он ничего не просил, молчал? Этим вопросом задавалась Голди. Что произошло с мальчиком? Вот так, без всяких причин, он вдруг меняет своим, казалось, уже сформированным привычкам.

Много месяцев у неё и Бетти ушло на то, чтобы мальчик заговорил, пошёл на контакт с людьми, привык ясно выражать свои желания, научился элементарным, необходимым действиям, которые помогли бы ему справиться со своими потребностями без вмешательства людей. И вот теперь, по непонятным причинам он вновь замкнулся, ушёл в свой, ведомый только ему, мир. Неужели все эти, казавшиеся бесконечно долгими, месяцы упорной работы психолога ушли без результата? Голди стояла позади мальчика и Бетти, и размышляла: где она, человек с двадцатилетним опытом психолога, допустила ошибку?

Алан сел на свой стульчик и, с нескрываемым интересом раскрыл альбом. Он раскрыл его на последних двух рисунках, которые он лично нарисовал вчера поздним вечером, когда все воспитатели, нянечки и медсёстры ушли спать, и в коридорах и комнатах пансионата наступила тишина. Он вспомнил, как его кисть, почувствовав простой карандаш, без устали переводила с памяти на белый лист бумаги странные образы людей, животных и природы. Откуда он видел эти фигуры? Что они для него означали? Кем были эти люди? Какие события объединяли их? Он не знал ответов для всех этих вопросов, потому что он эти вопросы не задавал. Он лишь чувствовал, что когда он безудержно рисовал, когда его кисть скользила по бумаге, крепко сжимая простой карандаш, он совершенно отчётливо видел у себя в голове, словно сладкий сон, старую сказку, забытую историю, которую он не мог не изобразить, не мог отразить её в застывшей картине, потому что сила, манящая его это сделать, находилась в его собственном замкнутом – для окружающих, но безграничном – для его души, мире. Этот мир был для него родным, он родился в нём, он живёт в нём. И пусть этот мир видит лишь он один, но он для него самый дорогой, ибо этот мир – есть он сам.

Бетти подозвала Голди, прервав её мысли. Голди подошла к столу, мягко обняла Бетти и Алана за плечи. Склонив голову, она увидела странные, но необычные рисунки Алана. Подобных картин он ещё не рисовал. Она увидела дельфина, необычного, чёрного. Ей показалось, что это существо, застывшее в морской глубине, улыбается. Улыбка животного была настолько приятная, что Голди непроизвольно тоже улыбнулась. Над водой мальчик изобразил высокий утёс, а на его вершине, в зыбкой дымке неясно пробивался силуэт мужчины – высокого, сутулого, худощавого, облачённого в чёрное платье. Кто он? – подумала Голди. На втором рисунке Алан изобразил огромного, широкоплечего викинга, держащего меч. Оба рисунка отличались от всех прошлых работ автора качеством света и тени, формы и содержания, удивительно точных линий. Казалось, что мальчик нарисовал картины с первого раза, не поправляя их, не стирая нарисованное. Все линии были не лишними, каждая деталь изображена на своём месте.

– Да, если так дальше пойдёт, – сказала Бетти, улыбаясь, – то Алан станет неплохим художником. И когда-нибудь откроет, где-нибудь в Европе или Америке свою мастерскую. Да, да, это вполне возможно, – она погладила Алана, чуть прикоснувшись к его волосам.

– Интересно, Бетти, где он мог видеть эти образы? – спросила Голди. – И кто этот таинственный мужчина, стоящий одиноко на скале?

– Я полагаю, – задумчиво ответила Бетти, – что это священник. Его чёрное платье, напоминает мне одежду священнослужителя.

– Да, верно, – согласилась Голди, приглядевшись к рисунку.

Образ мальчика исчез. Он всплыл на поверхность, здесь вода показалась приятно прохладной, ещё не согретой лучами солнца. Стая дельфинов окружала его. Через всю стаю, как единое существо – одно тело, прошла судорожная волна беспокойства. Они видели перед собой людей, размахивающих, блестящими на солнце, узкими предметами, и стремительно бегущих к ним на встречу. Позади их по-прежнему преследовали лодки, и дикие, рвущие слух шумы моторов. Люди с берега перепрыгивали через набегающие волны, стремясь приблизиться, как можно скорее, к стае гонимой к берегу.

Неожиданно вожак стаи что-то почувствовал, он повернул к лодкам и с пронзительным криком дельфина бросился в середину залива, ведя остальных гринд за собой. Люди пытались остановить обезумевшую стаю, они бросали в них камни, втыкали в тела гринд заострённые металлические прутья, но всё было напрасно. На этот раз, поддержав вожака, вся стая безудержно рванула за ним – к центру залива, подальше от берега, где разочарованные люди лишь опустили руки, стоя по пояс в воде. Несколько лодок сильно покачнулись, столкнувшись с телами обезумевших дельфинов, пытающихся пролезть между ними.

Не прошло и двух минут, как вся стая выбралась из ловушки и оказалась в просторных и миролюбивых, тихих водах фьорда. Он вывел всю стаю из залива в открытое море. Они были в безопасности, в родной стихии. Он отделился от стаи и направился в глубину моря. Что-то его манило, и он плыл вперёд на таинственный и приятный зов. Вокруг него царила тишина и покой, чудесные, пёстрые, порой сказочные оттенки причудливых форм морских растений, напоминающих скорее божественный сад, чем морское дно, окружали его. Несколько цветных рыбёшек проплыло мимо него, услужливо уступая ему дорогу, словно галантные вельможи. С почтением, разводя клешни, поклонился ему гротескный рак.

Он почувствовал, что оказался на месте, куда его звала неведомая сила, противиться которой он не смог, потому что ощущал, что здесь, в глубине моря хранится то, что он давно забыл, что пробудит его спящий мозг, зажжёт в его сердце прошлые человеческие импульсы непогасшей страсти.

Церковь, расположенная на острове Вагар, в лучах угасающего заката казалась алой, словно она светилась изнутри. Долговязый священник сидел за столом. Его стеклянный взгляд был направлен в небольшое окно, за которым догорал закат, граничащий снизу с темно-синим морем, а сверху – наступающим мраком, в котором кое-где мерцали звёзды. Даниэль был мёртв. Сегодня он завершил свою земную миссию, остановив бесконечный круг превращений – он освободил своего предка, заточённого в теле дельфина. Лицо старика замерло с еле заметной улыбкой, его страждущая душа нашла умиротворение. На нём закончился древний род Олафа.

Последние огоньки заката догорели, уступая место прохладной и на редкость тихой ночи, преследующей день, словно неотрывная тень вечного движения.