– Я поднимусь вон на тот высокий мыс, где скала уходит в море, и взгляну им в глаза.

– Смотрите, не упадите, отче, – сказал Флетт, бросая взгляд на высокий утёс, таящий в лёгкой утренней дымке. – Нынче скалы мокрые и опасные, ранним утром прошёл лёгкий дождь.

– Не в первый раз я хожу по этим молчаливым свидетелям. Люди умирают и рождаются, а они вечны. Они всё помнят.

– Видите эту арку. Это скальные ворота, – пояснил священник.

– Я помню. Это через них спасся Олаф в обличии дельфина?

– Да, это те самые ворота, ворота ада и рая, ворота забвения и пробуждения. Сегодня он тоже там пройдёт.

Журналист с нескрываемым интересом посмотрел на ослепительную скальную породу, отсвечивающую солнечные блики. В этой ауре солнечного света, пробивающихся сквозь зыбкую завесу тумана, ему показалось, что скальные ворота, о которых говорил в своём рассказе священник, были ничем иным, как входом в иной мир, в мир неведомый и таинственный. Что было по ту сторону: рай или ад, свобода или заточение, сияющий лазурный свет или вечная тьма?

– Сколько их?! – крикнул мужчина с лодки.

– Около пятидесяти, – ответил кто-то с другой лодки. – Я насчитал сорок восемь.

Последние слова были заглушены шумом моторов лодок. Небольшие рыбацкие судёнышки стали полукругом, образовав для стаи дельфинов, непроходимый барьер шума и опасности. Лодки напоминали голодных серых и чёрных волков, вышедших на охоту. Гринды, оказавшиеся между дикими криками и зверским рычаниям железных машин, кинулись в залив – единственный свободный путь. Проникнув в бутылочное горлышко фьорда, они считали, что нашли спасение, но… люди окружали их, забрасывая камнями и металлическими острыми палками, привязанными к канатам. Чёрные, лоснящиеся на солнце, обтекаемые тела дельфинов направились к берегу – бутылочному дну. Им и в голову не могло прийти, что они двигались прямиком в дельфиний ад, в кровавую мясорубку. Из всей стаи лишь один шёл вперёд, увлечённый каким-то неизъяснимым чувством, манящим его к берегу. Сила, управляющая этим чувством, была сильнее его, сильнее жизни. Это была одна из тех необъяснимых, таинственных сил, которые порой завладевают живым, покоряя все его инстинкты. Это было что-то старое, давно забытое, но не угасающее, не потерявшее своей былой мощи.

Ещё в сумерках, когда, рассвет дремал, его вели многочисленные причудливые сочетания белых точек, разбросанных на чёрном шатре. Его внимание, за долгие, казавшиеся вечностью, годы, привлекло неожиданное и удивительное сияние двух звёзд. Они глядели на него своим голубоватым светом и напоминали что-то забытое, давнее, что-то, что он хранил все эти сотни лет в глубинах сердца. Именно сердце забило смутную тревогу, пробудив в нём приятное тепло, согревшее его тело. Это было божественное чувство, одно из тех, когда мы готовы броситься сломя голову, не останавливаясь ни перед чем, не сворачивая с пути. Единственное чем он отличался от других сородичей стаи, было то, что он чувствовал себя заточённым в оболочку чёрного дельфина, словно в проклятую клетку, не имеющую выхода.

Огни погасли с появлением первых огненных лучей, осветивших манящие берега. Он не знал причины, но знал наверняка, чувствовавшим человечьим сердцем, окруженным дельфиньим телом, что эти берега были ему хорошо знакомы. Не он к ним приплывал каждый год, а они приходили к нему в его вечных сладостных грёзах. Он плыл в направлении тех погасших звёзд. Он верил, что они ещё вспыхнут тем приятным голубоватым оттенком.

Проплывая мимо высокого мыса, он бросил взгляд на одинокий тёмный силуэт. Ему показалось, что он ему хорошо знаком, является частью его самого, словно он разделился и одну часть своего тела оставил на этом мысе – одиноком, блестящем в лучах восходящего солнца, камне. Солнечные блики ослепили его, и он повернул к берегу, казавшемуся недосягаемым, из-за постоянного людского гама и шума винтов.

Подплывая ближе к берегу и отдаляясь от мыса, где он увидел согнутый, тёмный силуэт, он вдруг услышал позади себя странные хриплые слова, словно их произнесли из глубокой ямы, где эхо повторяло сказанное: «Дельфин – это лишь оболочка для грешной человеческой души. Проснись от забвения, очнись, вспомни кто ты?»

Он погрузится в воду, чтобы разобрать этот странный хрипящий и завораживающий слух голос. Шумы моторов и гам суетливых и обезумевших людей заглушился так, что его не было слышно. Это было впервые. Он почувствовал себя словно во сне, в ином мире. И вдруг, среди подводных растений, словно на широком экране, в зыбкой дымке он увидел силуэт человека. Это был мальчик, тот самый, которого он видел в уютной бухте, по другую сторону океана. Он вспомнил, как маленькие ручки этого мальчика касались его головы, как детские нежные ладони плотно сжимали его шею, как мальчик тонким дискантом ликовал, радуясь ему. Это было человеческое существо. Это его друг, тот, кого он катал верхом на себе, тот, кто украдкой ему напевал слова, словно из старинной, забытой колыбельной песенки:

Дельфин остановился и, застыв в морской пучине, словно паря в воздухе, прикоснулся носом к протянутым детским ручонкам, внимая его безголосым словам. Ему не нужно было слышать их, потому что их эхо отражалось в его, пробудившемся от долгого сна, сердце, всё еще человеческом сердце.

Он услышал изнутри собственного тела голос, словно с ним говорил не мальчик, чей образ он увидел, а его собственное сердце. Оно разговаривало с ним впервые, за долгие века забвения: