– Тела нынче становятся заменимыми, – сухо заметил разум корабля. – Это мы с тобой оба испытали на себе.

Кира подтянула одеяло к подбородку:

– Трудно стать корабельным разумом?

– Во всяком случае, легким я бы этот процесс не назвал, – проговорил Грегорович. – Все мои чувства были отняты, замещены, и то, чем я был, самая основа моего сознания, было расширено сверх нормальных и естественных пределов. Смятение на смятении и смятением погоняет.

Судя по всему, это был тяжелый и неприятный опыт, причем похожий – и сходство тоже не порадовала Киру – на то, как она тренировалась растягивать Кроткий Клинок и с ним вместе собственное «я».

Киру передернуло. В невесомости ее укачивало. Пришлось с усилием сглотнуть и сфокусировать взгляд на определенном месте на стене, чтобы унять разгулявшийся вестибулярный аппарат. Темнота форкамеры и ощущение пустоты, безлюдности «Рогатки» действовали на нее хуже, чем она ожидала. Неужели не далее чем накануне она сражалась с жутями на Логове?

А казалось – неделя прошла или больше.

Борясь с неожиданным чувством одиночества, она заговорила:

– Когда я попала сюда, Триг рассказал мне, как твой прежний корабль потерпел крушение и ты надолго остался один. Каково это – столь долгое одиночество?

– Каково? – повторил Грегорович и расхохотался как безумный. Кира сразу поняла, что слишком далеко зашла. – Каково это было?.. Как смерть, как полное забвение себя. Стены, ограждающие мой разум, пали, и я бессмысленно болтал пред обнаженным ликом Вселенной. В моем распоряжении были все человеческие знания. Все научные открытия, теории и теоремы, все уравнения, все доказательства, миллионы, миллионы, миллионы книг, и песен, и фильмов, и игр – больше, чем в силах потребить одна личность, пусть даже и корабельный разум. И все же… – Он испустил тяжкий вздох. – Все же я был одинок. У меня на глазах мои спутники умирали с голоду, и, когда все они погибли, не оставалось ничего – только сидеть в темноте и ждать. Я решал уравнения, распутывал математические задачи, которых ты своим маленьким мозгом никогда бы не сумела понять. Я читал, наблюдал, считал до бесконечности, как нумеристы. И все это помогало разве что на мгновение отодвинуть тьму. На одно мгновение. Я вопил, хотя у меня нет рта, чтобы вопить. Я рыдал, хотя у меня нет глаз, чтобы проливать слезы. Я полз сквозь пространство и время, червь, продирающийся сквозь лабиринт, созданный снами обезумевшего бога. И вот что я узнал, Мешок-с-костями, вот что и ничего более: если у тебя есть воздух, еда и укрытие, то необходимы еще работа и компания. Быть в одиночестве и не иметь цели – значит умирать заживо

– Это стало для тебя открытием? – тихо спросила Кира.

Корабельный разум захихикал; Кира чувствовала, что он близок к сумасшествию,

– Вовсе нет. Нет, что ты. Это же очевидно, ага? Даже банально. Всякий разумный человек согласится, ведь да? Ха! Но пережить на собственном опыте – не то же самое, что прочесть или от кого-то услышать. Совсем не одно и то же. Открытие истины обычно дается нелегко. И вот каково это было, о Шипастая. Откровение! И я лучше умру, чем переживу такое еще раз.

Это Кира могла и понять, и разделить. Ее тоже чуть не убили недавние открытия.

– Да. Со мной то же самое… Как назывался твой корабль?

Но Грегорович не ответил, и это, поразмыслив, решила Кира, к лучшему. Разговоры о крушении лишь усиливают его нестабильность.

Она вызвала дополненную реальность, но толком в нее не всматривалась. Как обеспечить психотерапию корабельному разуму? Она уже не в первый раз задумывалась об этом. Фалькони говорил, что в основном с корабельными разумами работают такие же разумы, но и это…

Кира хотела бы надеяться, что Грегорович в итоге обретет покой, которого так жаждал, – надеялась и ради его блага, и ради всей команды, – но помочь ему было не в ее силах.