И всё же мне нужно как-то узнать, существует ли в действительности этот ребенок или это плод Оксанкиной фантазии.
— Девочки, а мог бы кто-нибудь из вас попросить своих передать сюда тест на беременность? — спросила я, переводя взгляд с одной на другую.
Ирка удивленно подняла брови:
— А чего сама не попросишь?
— Чтобы мама с ума сошла от беспокойства? — ответила я вопросом на вопрос, нервно закусив губу.
Аллочку я бы тоже просить не стала, понимая, что она из благих побуждений точно ляпнет об этой новости Сашке, а тот, в свою очередь, растреплет Лазареву. А Дэну об этом пока знать не желательно. Сначала я сама должна получить какую-то определенность.
— Без проблем, — отозвалась Оксана. — Старшую дочь попрошу, она в ближайшие дни передаст. А сама-то ты как думаешь, беременна или нет? Такие вещи обычно интуитивно знаешь, еще до тестов.
Наверное, так оно и было. Каждая женщина должна была почувствовать зарождение внутри новой жизни. Точно знать, что внутри твоего организма отныне бьется не одно сердце, а два. Но я не знала. Интуиция коварно молчала, не желая подавать никаких знаков, и я пожала плечами.
Но мысли в моей голове, до этого дня вяло скрипевшие, словно вековые деревья в лесу, сейчас забурлили с новой силой. Апатия куда-то ушла, уступив место тревожному ожиданию перемен, которые в скором времени обязательно должны были наступить.
Это я, в отличие от ребенка, чье существование было под вопросом, точно чувствовала интуитивно.
18. Ясность
— Простите, — всхлипнула я, вытирая слезы, лившиеся из глаз непрерывным горячим потоком, который я никак не могла остановить.
Во время экспертизы мне пришлось рассказать о себе всё, начиная с детства. Вывернуть душу наизнанку перед суровой комиссией из эксперта-психолога и эксперта-психиатра.
Последним оказался суровый мужчина с кустистыми седыми бровями. Ему бы еще длинную бороду и был бы вылитый Дед Мороз. Вот только вместо новогодних подарков мне пришлось стерпеть от него несколько неприятных личных вопросов, призванных, видимо, вывести меня из равновесия.
Потом я в который раз рассказала о том, что произошло со мной после похищения, не зная точно, удалось ли мне утаить тот факт, что пожар в доме на Лазурной произошел по моей вине. Слишком уж каверзными были вопросы. Иногда об одном и том же перефразированно спрашивали по нескольку раз и под конец я совсем запуталась. И, хотя и держалась из последних сил, все же не выдержала и разревелась.
Никогда не плакала в присутствии чужих людей. Даже когда в первом классе сломала руку, упав с велосипеда, стиснув зубы вытерпела все врачебные манипуляции с ней, не проронив ни одной слезинки. А тут — нервы неожиданно и не вовремя сдали.
В круг «не чужих» в нынешних обстоятельствах входили только мама, Аллочка и Дэн. И осознание того, что я нарушила столь важное для себя правило, отчего-то заставило меня расплакаться еще горше.
«Дед Мороз», как и большинство мужчин не переносящий женских слез, тут же сообщил, что материала для дачи заключения у него достаточно и ретировался. А моложавая блондинка-психолог подвинула ближе ко мне картонную упаковку с бумажными салфетками.
— Ничего, — произнесла она с участием, показавшимся искренним. — Тут многие плачут. Обстановка, видимо, располагает.
Да уж, можно и так сказать.