На дворе стояла поздняя осень и тихо вздыхала, запахнув свою ветхую парчовую ризу. Дорога от университета до центральной улицы с обеих сторон обсажена могучими платанами. Сейчас их зеленое буйство сникло, некогда густые кудри опали, и на обнаженных ветвях трепетали увядшие листья, которые, вверяя свою судьбу шальным ветрам, то и дело срывались с места и долго кружились в воздухе, словно запущенные чьей-то сильной рукой игрушечные вертушки.

Ли Менджюн вытащил университетскую многотиражку из стопки книг, которую нес под мышкой, и на ходу развернул. Там было напечатано его стихотворение. Обычно рубрика «Поэзия» помещалась на последней полосе. Сегодня в ней отдельным столбцом, как последний аккорд номера, красовался заголовок:

Получив газету со своим стихотворением, Менджюн не стал сразу разворачивать ее. Как-то неудобно было на глазах у других читать самого себя. Он быстро сложил ее и засунул в одну из книг, которые таскал с собой. Идя к выходу, он старался забыть об этой газете. За пределами университетских стен ее никто не читал, и он не хотел придавать слишком большое значение своей публикации. Но выйдя из ворот, Менджюн не выдержал. Одной рукой прижимая книги, а другой пытаясь на ходу удержать газету от порывов ветра, в нелепом и неудобном положении, слегка волнуясь, он стал вчитываться в напечатанные мелким шрифтом стихи.

Третий курс философского факультета. Считается, что три года — достаточный срок для того, чтобы подвести кое-какие итоги, чтобы понять что-то о мире вокруг и о жизни. Однако, несмотря на то, что уже приближались зимние каникулы, никакие итоги ему подвести не удавалось. Для чего живет человек? Как надо жить, чтобы чувствовать удовлетворение? В мелких событиях, из которых складывалась его жизнь до сих пор, никакого смысла найти было невозможно. Он ел, спал, умывался, ходил в университет, конспектировал скучные лекции профессоров, возвращался домой, брал зонт, если шел дождь, шел в кино, если кто-нибудь приглашал. Чаще всего его звала в кино веселая и беззаботная непоседа Еньми. Его совсем не привлекал ее ветреный и богемный образ жизни. Танцы, прогулки, пикники, кино и снова танцы… Заколдованный круг. Она тратила свое время впустую, но, похоже, даже не задумывалась об этом. Возможно, ее вполне устраивало это сытое существование. Ей казалось интересным ритмичное движение тела в танце, упоение скоростью автомобиля, переваривание вкусной пищи. Ей доставляло радость увидеть, как какая-нибудь знаменитость сладко зевает, театрально поднимая руку и прикрывая ею свое лицо. Как глупо! Действительно ли так исполнено смысла катание по улицам на джипе с американскими солдатами и объяснение с ними на детсадовском английском языке? С людьми, которые только и знают что марки автомобилей и фотоаппаратов, да то, что в Америке много небоскребов… И это с них мы должны брать пример? Это они должны открыть нам новые горизонты жизни? Ну уж увольте!

Старший брат Еньми Тхэсик — студент музыкального училища и по ночам играет в кабаре на саксофоне. По характеру брат и сестра похожи друг на друга как две капли воды. Яблоко от яблони недалеко падает. Единственное положительное качество, которое они унаследовали от своих родителей-буржуа, — великодушие и снисходительность. Вроде бы и неплохие они были люди, но если заглянуть глубже, то не обладали они чем-то самым главным.

У Менджюна было как бы два лица: одно — для Еньми, Тхэсика и их компании, и другое — для себя. Он вовсе не был замкнутым, необщительным человеком. Ему просто не хотелось брать на себя инициативу в обществе. Он предпочитал веселью уединение, хотя именно веселье больше всего нравилось Еньми, которая сама но характеру была заводилой. Он всегда шел с ней, если она куда-то звала, но со временем у него стало возникать какое-то неосознанное неудовлетворение. Не то, чтобы он пресытился и ему надоело. Просто появилось ощущение, что он работает на холостом ходу. Не хотелось верить, что жизнь состоит из пустяков. Он настойчиво искал, хотя и не знал, что именно, и единственный вывод, к которому пока пришел, заключался в том. что все происходившее вокруг, вся эта жизнь, так ловко раскладывающая свой пасьянс, — это совсем не то, к чему он стремится.

«Надо что-то делать, надо делать!» Он не хотел идти на поводу у господина Случая и жить по инерции, успокаивая себя благими намерениями. Он боролся. Пытаясь по мере сил вникнуть в самую суть вещей, он с головой погрузился в чтение трудов мыслителей прошлого. Это были горы книг!

Судя по терриконам из пустой породы, эти авторы потрудились на славу. Путь их надежд и чаяний был уставлен вехами, уходящими чередой в печальную даль, затерявшуюся на серых просторах бытия. Одни из экспериментаторов ушедших времен безжалостно вскрывали оболочку земли и, закладывая в шурфы взрывчатку, собирались всерьез углубиться в тектоническую толщу. Другим, более удачливым, казалось, что они уже нащупали следы золотоносных жил, и они готовились первыми добраться до сердцевины золотых россыпей. Но на поверку оказывалось, что все они топтались на месте, не продвинувшись вперед ни на шаг. Все их заключения обернулись фикцией, переливанием из пустого в порожнее. А между тем ларчик открывается просто: смысл жизни в том, чтобы просто жить. Именно в этом постулате кроется сокровенное знание, которое трудно постичь и невозможно выразить словами. В неведении истины драгоценное время безвозвратно уходит, словно утекает струйка в песочных часах.

Менджюну навсегда запомнился один странный случай. Возможно, это было явление каких-то высших сил. В том году он поступил в университет. Как-то раз вместе с друзьями он решил поехать за город. Лето было в самом разгаре. Стояла страшная жара. В небе ни облачка. Полное безветрие. Люди разбрелись по склону пологого холма, и каждый спешил найти спасительную тень под сенью деревьев. Вдруг тело Менджюна сковали какие-то непонятные силы. Он оцепенел. Им овладело смутное ощущение того, что он уже был здесь и испытал то же самое. Но в то же время он прекрасно осознавал, что это галлюцинации — он впервые был в этих местах. Возникло ощущение, что на какой-то миг сама Вселенная, грохочущая как огромная колымага, внезапно прекратила свой бег, и крутом воцарилась оглушительная тишина. Все сущее осталось на своих местах, и мировой порядок не изменился. Казалось, что абсолютный покой бросил вызов вечному движению. Настал момент, когда силы, приводящие Вселенную в движение, натолкнулись на невидимую преграду, и хорошо отлаженный механизм остановился.

Как ни странно, но в голове Менджюна в этот момент возникла мысль о женщинах. Он подумал, что у него еще нет любимой, но в ту же минуту спохватился и решил, что нет смысла связываться с женщинами, что любовь и привязанность — чувства обыденные и приевшиеся до оскомины. Как только появляется уверенность в том, что женщина тебя любит, в тот же момент любовь кончается и начинается сытое безответственное существование. В доли секунды эти мысли, подобно кадрам цветного фильма, пронеслись у него в голове. Волшебный калейдоскоп образов прервался так же внезапно, как и возник. Менджюн удивился тому, что перед его мысленным взором промелькнул целый сюжет, сделанный по всем правилам кинематографии. Возможно, что человеческие мысли, словно круги от брошенных в воду камней, волнами накатываются друг на друга, обеспечивая тем самым бесконечную преемственность идей. И если стоять в центре и наблюдать за разрастанием этих, подобных водяным, кругов, то можно угадать, где начинается и заканчивается Вселенная, и в душе, как в зеркале, отразится пространство — от кончиков собственных ног до края бытия.

Разгонять скуку подобными умозаключениями — увлекательнейшее занятие. В университетских учебных программах подобные взгляды называют христианской натурфилософией, но на деле они весьма далеки от этого учения. Это просто еще одна абстрактная философская картина мира. Такие картины мы или отвергаем как наивные, или принимаем как итог наших размышлений, вкладывая в них подчас более глубокий смысл. Все зависит от индивидуальной позиции. Между галлюцинациями Менджюна, тем странным состоянием оцепенения, которое он испытал, и пока еще не осознанными им до конца книжными тайнами, несомненно, существовала некая живая связь, отождествляющая эти явления. Может быть, видения, возникшие в его сознании, суть его давние мечты и потаенные желания, гнездящиеся в укромных уголках его мозга и души?

Непрерывное движение, бешеная гонка, жизнь, растекающаяся, как бетонный раствор, залитый в прочную опалубку, — вот о чем мечтал Менджюн. А пока он терял интерес к жизни и все не мог найти занятия, которое требовало бы полной отдачи всех его умственных и физических сил. Ему хотелось взяться за такое дело, которое наполнило бы его радостью жизни, увлекло, осветило бы все темные закоулки его души ярким пламенем до такой степени, чтобы он потерял счет времени.