- Я не боюсь... духов! Атувье не виноват, побледнев, сказала Тынаку и обернулась к толпе. — У вас злые и трусливые сердца, Я не боюсь и уйду с Атувье, — она решительно подошла к парню, встала рядом.

Вувувье ринулся было за ней, но его осадил грозный рык Черной спины. Он был страшен сейчас, сын Дарки, «глаза стаи»: его янтарные глаза горели, как жаркие угли, темные губы трепетали от напряжения, обнажив крупные кипенно-белые клыки. Шерсть на загривке волка поднялась, словно от порыва сильного ветра. Богач испуганно попятился, загородив рукавом лицо. Затем, опомнившись, подпрыгнул к Итекьеву, который стоял рядом с Ивигином, схватил старика за рукав, дернул на себя.

- Почему ты молчишь, Итекьев, сын трусливой собаки? Я дал тебе богатый выкуп за твою дочь. Она — моя. Моя! Она нарушила обычай. Прикажи ей вернуться. Прикажи! Иначе я потребую выкуп назад и заберу за прошлые долги всех твоих паршивых оленей, и тогда ты подохнешь с голоду вместе со своей старухой, — орал Вувувье.

- Духи не любят говорящих громко. От большого шума у них болят уши, и тогда они сердятся, — прервал его Котгиргин.

Вувувье выпустил рукав Итекьева, усмехнулся.

- Ты... ты плохой шаман, Котгиргин, — злобно сказал он. — Богатый человек всегда сможет задобрить духов богатыми подарками.

- У тебя дырявая голова, Вувувье, — с откровенной издевкой ответил шаман, — Разве помогли тебе твои богатые подарки, которые ты отнес на священное место в день приезда? Ты приехал, чтобы нарушить обычай, — и духи покарали тебя. Я говорю: если болезни снова поселятся в твоем теле, не зови больше шамана Котгиргина. Ты оскорбил меня, а шаманы обид не прощают.

Вувувье сжался. Не-ет, он не испугался его слов. Он был взбешен, он задыхался от злобы на этого старика, на всех. Набычась, словно олень-самец перед схваткой с соперником, Вувувье пошел на толпу. Люди испуганно расступались, боясь встретиться взглядами с его глазами, напоминавшими сейчас глаза рассвирепевшего волка...

Атувье разжал пальцы на рукоятке ножа, поднял руку.

- Я говорю: прощайте. — Он посмотрел на все еще бледную Тынаку. — Мы уйдем, чтобы не сердить духов, чтобы не нарушать обычай.

Люди невольно придвинулись к нему.

- Я ухожу, но в моей груди нет места злобе на вас, — продолжал Атувье. — Итекьев, — позвал он отца Тынаку. Тот чуть подступил к ним. — Итекьев, у меня сильные руки и крепкие ноги. Мои глаза могут теперь и ночью увидеть добычу, и потому твоя дочь не будет знать голода. И твои внуки. Это говорю я, сын Ивигина, задушивший вот этими руками, — он вытянул вперед свои огромные ладони, — вожака волчьей стаи. Прощай, Котгиргин, самый мудрый из шаманов страны чаучу, — уже тише сказал Атувье.

Мать Тынаку бросила дочери мешок из выделанной оленьей шкуры. (Тынаку заранее предупредила ее о своем уходе.) В мешке лежала теплая кухлянка, малахай, посуда, нитки из оленьих жил, две железные иглы и рыболовные крючки. Люди как будто ничего не заметили. Никто не сказал ей худого слова.

И еще долго жители стойбища Каиль видели, как по берегу Апуки, вверх по реке, шли трое: сын Ивигина, дочь Итекьева и волк Черная спина.

- Добрые духи, помогите отверженным, — прошептал Котгиргин. Он снова вспомнил далекий трагический день, вспомнил чаут Опрыятгыргина, упавший ему на плечи в тот самый миг, когда Апука хотела взять себе сына шамана...