Кагановский не сводил с него маленьких темных глаз.

«Он что, так и будет смотреть? – Духов едва заметно повел плечами. Под цепким взглядом было неуютно. – Ладно, пусть смотрит».

Андрей собрался с мыслями и начал читать.

«Стёска выдалась тяжелейшей. До Гудка оставалось не меньше трех часов, а руки налились каменной тяжестью, и каждый взмах топора давался со все большим трудом. Вдобавок – дыши-зелье. Зельевары сработали новый состав, который защищал от паров Ползучего Бора надежнее предыдущего. Но пахнул он преотвратно. Все свободное пространство шлема наполнилось гнилой вонью – так несло лишь от подыхающих Извергов, – и сдерживать рвотные спазмы становилось все труднее…»

Очередной тихий, неглубокий вдох заставил Андрея сморщиться и стиснуть зубы. Откуда так пахнуло? Из зеленого ведерка, в которое писатель справлял нужду? Вряд ли. Казалось, источник вони прямо перед носом.

Сглотнув, Духов снова вдохнул. То же самое – нестерпимая вонь. Смесь нечистот, гнили и бог знает чего еще…

«Странно», – подумал Андрей, глядя на ряды строчек. Он вновь повел плечами и едва сдержал удивленное и болезненное «ох-х!».

Руки, плечи и спина… Что с ними? Они словно задеревенели. А ладони стали саднить – как после долгой работы лопатой.

«Что происходит?» – Духову стало страшно. Вонь кружила голову, тело сковывало тяжестью и болью.

– Не отвлекайся! – голос Кагановского. Требовательный, но звучит странно – будто издалека. – Читай дальше!

Андрей повиновался.

«… Молодой Шкурник постарался забыть про боль и дурноту. Скрипнув зубами, он размахнулся и вновь всадил топор в дерево. То отозвалось чавканьем…»

К тяжести в теле и вони прибавилось еще кое-что. Звуки. Справа и слева доносились влажные удары. Беспорядочные и частые.

Андрею стало еще страшнее. Он вдруг понял, что не может сфокусировать взгляд ни на чем, кроме желтоватого печатного листа.

– Продолжай читать! – писатель кричал, но очень тихо. Словно из другой комнаты. А еще казалось, что слова не вливаются в уши, а возникают прямо в голове. – Ты уже почти там! Осталось немного!

«… Лезвие застряло под серо-зеленой скользкой и влажной шкурой. По изогнутому стволу потекла прозрачная слизь. Кровь Ползучего Бора, как называли ее опытные Шкурники. Сквозь прямоугольные прорези в шлеме Андрей увидел, что вокруг дерева заволновался светящийся синим туман. Тонкие призрачные языки потянулись к Духову – они точно хотели оттолкнуть Шкурника от дерева, но разбивались о грубую ткань защитного костюма…»

Тут Андрей понял, что больше не находится в квартире писателя Владимира Кагановского. Не сидит на табурете. Не держит перед глазами рукопись…

…Он стоял, чувствуя боль в изнуренном работой теле, тяжесть защитной одежды и вонь дыши-зелья из мешка, забитого в клюв шлема. Руки сжимали огромный топор с чуть изогнутой рукоятью, лезвие блестело от слизи – или, как говорили опытные Шкурники, крови Ползучего Бора. Они считали этот проклятый лес, рожденный Волной Безумия, живым. И, как Духов убедился в первые же Стёски, – не напрасно.

«Погодите! – Андрей попятился и, словно стараясь защититься, выставил топор перед собой. – Что я несу?! Какие опытные Шкурники?! Какой Ползучий Бор?! Какая Волна Безумия?! Какие первые Стёски?! Почему я здесь – в странном наряде, с топором?! Почему чувствую себя, как если бы весь город на руках обошел?! Что происходит?! Где комната Кагановского?! Где он сам?!»

Запаниковав, Духов огляделся. Увиденное прошило его испугом с головы до пят.