— Ты сейчас окажешься при стенке сарая, прибитый гвоздями…

Я устал от местного крестьянства. С другой стороны он-то при чем… Тьфу! Треклятый землепашец и меня заразил своим любимым выражением. Хотя в данный момент он землю не пахал, а старался свести меня с ума. Сенатор был спокоен как всегда, Ана просто устала ходить туда-сюда и слышать везде одно и тоже. Вырисовывалась перспектива провести ночь под звездами… Романтика! Меняю любую романтику на крышу над головой! Желающих совершить подобный обмен в округе не виднелось, настроение испортилось еще больше… А так хорошо начался день…

Ранним утром мы с Гратоном находились в тюремной камере без особых перспектив выйти на свободу в ближайшие лет десять-двадцать. Но уже поздним утром мы совершили лихой побег, вырубив трех полицейских и угнав новенький автомобиль. Помогли нам в этом сообразительность Аны (а также ее стройная ножка, но об этом ей лучше не напоминать), не в последнюю очередь мой гениальный ум (хочу застраховаться по крайней мере от смерти, вызванной скромностью) и бильярдные навыки сенатора. Потом нам несколько усложнила жизнь моя родная планета. Я внезапно решил, что никогда не умел ездить и нам пришлось перейти в пехотные войска. Дальше все начало налаживаться…

По здравому размышлению мы пришли к выводу, что каждая дорога имеет два конца. И если один конец данной конкретной дороги упирается в город, из которого мы не так давно выехали, то на другом конце непременно должен оказаться какой-то населенный пункт, где нас могут накормить и где может найтись и ночлег в мягкой постели. Сей пункт не мог оказаться городом, так как дорога не выглядела настолько респектабельно (ни тебе верстовых столбов, ни указателей на поворотах), но и явно не был деревушкой о трех домах, дорога все-таки была довольно наезженной. Какое-нибудь крупное село… Закончив рассуждать мы дружной троицей отправились вперед. По моим прикидкам двигались мы приблизительно параллельно покинутой нами железной дороге, то есть не очень отклонились от маршрута.

Гратон шагал своими циркулями как будто мерил расстояние: что ни шаг то два метра. Я, как виновный в потере транспортного средства (которое мы бросили поперек дороги, не имея возможности спрятать в надежное место), нес сумочку Аны, в которой тихонько побулькивала медуза-детектор. Сзади шла жертва гнусных взглядов, недовольная всем на свете: тем, что дорога пыльная, тем, что приличная часть этой пыли находится на ее платье, голове и прочем, тем, что жарко, тем, что хочется пить и, главное, тем, что где-то в процессе диких автомобильных скачек пропала ее шляпка. Как я понял, без шляпок здесь ходят исключительно девушки с уменьшенным весом поведения. Появиться на улице без шляпки для приличной женщины здесь все равно что где-нибудь в другом мире повесить себе на грудь табличку: «Сотня за ночь». Вот она и дулась.

Шли мы долго. Жара достала уже всех и даже Гратон довольно часто доставал платок и вытирал лысину. Что уж говорить об Ане, которая не обладала подобной выдержкой. Несколько раз она пыталась сесть на дорогу и капризным тоном заявить, что дальше не сделает ни шагу. Не знаю, чтобы бы я делал, окажись с ней наедине… Эй, не то, что вы подумали! Я хочу сказать, если бы с нами не было Гратона. Он пресек все упаднические настроения на корню, безразлично заявив, что ничего против ночевки в придорожном лесу не имеет, но, как ему кажется, это именно тот самый лес, в котором, по последней секретной информации, завелись волки-людоеды. Больше остановок не делалось. Даже меня напугало подобное сообщение, тем более я не был уверен, что произнесено оно было только чтобы поднять Ану. Вполне возможно сенатор сказал чистую правду…

Единственная стоянка была сделана нами, когда дорогу пересекла неширокая речушка, журчавшая под бревенчатым мостиком. Увидев ее Ана завопила, что если она немедленно не умоется, то ночь среди кровожадных волков ее не пугает, потому что ни один приличный волк не сможет съесть такую грязную и пыльную добычу. Хотя жаловаться у нее было меньше оснований, чем у нас с Гратоном. На ее платье по крайней мере не была видна пыль, так как серым оно было изначально. Мой же моднючий наряд стал цвета «пасмурное небо через тюремную решетку вечером». Костюм сенатора также утратил гробовую черноту и сейчас Гратон походил скорее на спившегося смотрителя кладбища. Поэтому был объявлен перерыв на приведение в порядок личного состава. Ополоснув бледное личико (она ведь всю ночь не спала и не ела весь день…) Ана, демонстративно глядя в сторону, уведомила нас, что она отойдет немного в сторону и искупается. А так как купаться в одежде привычки она не имеет, то тот нахал, который вздумает подглядывать за ней из кустов, огребет кучу неприятностей, как то: судебное разбирательство, церковное проклятие а также расцарапанная физиономия. Если же ее, брошенную без защиты слабую девушку, сожрут упоминавшиеся ранее волки, то ее смерть будет целиком на совести тех, кто не охранял ее в процессе купания. Выдав такую речь Ана удалилась. Подсматривать я не собирался, а насчет волков рассудил, что летом они обычно сытые и не нападают на людей, тем более неподалеку от дороги. Принцесса плескалась довольно долго и вышла в насквозь мокром платье. То ли, не надеясь на мою порядочность, она купалась прямо в нем, то ли выполоскала его, чтобы избавиться от пыли. В любом случае хорошего настроения оно ей не добавило, к тому же Ана явно переоценила свои силы, и теперь ее синие губы отчаянно тряслись. Можно подумать, она сидела в воде, ожидая пока за ней начнут подглядывать…

Зло промаршировав мимо нас, Ана выбралась на дорогу и пошагала через мост. Ничего не оставалось, как следовать за ней. Вот тут нам повезло: мы не успели взойти на мост, как из-за поворота показалась телега, неторопливо ползущая в ту же сторону, что и мы. Водитель кобылы оказался мужичком невредным, позволил нам проехать до ближайшей деревни. Наша троица разместилась на шуршащем сене. Правда, Гратон долго не мог разместить свои ноги, которые или волочились по земле или занимали почти все свободное пространство на телеге. В конце концов он как-то устроил их и мы двинулись конным ходом.

Светило солнышко, тупали копыта кобылы, шуршало сено… Сенатор беседовал с нашим кучером. Возница рассказывал, что едет он (а, значит, и мы тоже) в село Разрешево, везет сено с покоса. Село немаленькое, есть церковь, есть сельский староста, есть даже трактир, где накормят уставших господ. Гратон вешал ему на уши, что мы — дружная семья: дедушка, внучек да внучкова невеста. Заблудились, мол, в лесу, вошли около города, а вышли аж вона где. Так что, добрый человек, подвези до села, переночуем, да и утречком до дома двинем. Про себя я подумал, что сенатор, заявив, что он знает жизнь, нисколечко не соврал: разговор велся так, что, если не знать Гратона по голосу, то отличить его от собеседника невозможно. Как говорила моя первая жена, Сент: «С каждым человеком надо разговаривать на его языке». Слушая разговор, я лежал на сене, смотрел в небо, рядом прижалась к моей руке Ана, честно изображая невесту, чувствовалось, что жизнь налаживается…

Прибыв в село, мы первым делом бросились в трактир, так как ничего не ели со вчерашнего вечера, а уже и сегодняшний вечер не за горами. Подкрепившись, чем бог послал, а послал он овощи с печенкой, наша бравая команда озаботилась ночлегом, потому что солнце спустилось уже ощутимо низко, а ночевать на улице неохота. Вот тут и начались проблемы…

Нет, крестьяне с удовольствием пустили бы нас переночевать. За деньги. С деньгами-то у нас проблем не было, а вот с местными особенностями… Я и Ана не знали, а Гратон как-то подзабыл один бзик местных селян. Когда мы вынимали купюру, чтобы заплатить, те менялись в лице, как монашка, которой вместо монастыря предлагают экскурсию в бар с мужским стриптизом. Оказывается, славийские крестьяне не доверяют бумажным деньгам и в качестве платежного средства принимают исключительно металлические монеты. Сначала я решил, что хозяйка набивает цену, но, когда она с отвращением отказалась от бумажки в тысячу кретов, стало понятно, что мы влипли… Последнюю мелочь мы выгребли из карманов, чтобы заплатить за обед. Бестия-трактирщик так ловко попросил именно монеты, что никому из нас и в голову не пришло заплатить бумажками. Добрая хозяюшка, пожалев нас, сказала, что, кажется, кузнец может пустить на ночлег. Жил местный металлообработчик на другом конце села и переночевать действительно пускал. За деньги. За металлические. Но вон там живет его кум, вот тот с удовольствием возьмет купюры. Кум терпеть не мог бумагу в любом ее виде, однако знал бабушку, которая уже такая старая, что ей деньги и вовсе без надобности. Бабулька действительно была ненамного моложе Гратона, но за мелкую монетку перекусила бы глотку любому своим последним зубом. Правда, у нее была внучка, добрая девочка, любого в постель пустит… Я не очень понял, что старая скупердяйка имела в виду: или то, что добрая девочка позволит нам переночевать, или намекала на нравственность любимой внученьки. В любом случае, по указанному адресу мы уже не пошли. Во первых, он опять находился на другом конце села, а нам уже надоело пересекать его туда-сюда, во вторых, услышав про доброту и про постель, Ана заявила, что ночевать там не станет и нас не пустит, и в третьих, когда бабка описала нам дом доброй внучки, стало ясно, что это та самая хозяйка, которая уже послала нас к кузнецу.

Тут в светлую (когда-то) голову Гратона пришла идея, которую мы осуществили бы раньше, если бы не мотания с адреса на адрес: разменять купюру у трактирщика. Если же тот начнет вилять, у меня в кармане завалялся жетон добрейшего Кармела. План был хорош, и, как любой хороший план, он не сработал. Трактир оказался уже закрыт, жена трактирщика, высунувшись в окно, прокричала, что муж собрался по каким-то, одному ему ведомым, делам и уехал в город. Что ему могло понадобиться в городе на ночь глядя, она не знала, точно также как и то, где муженек держит деньги. Судя по сожалеющим ноткам в голосе мужняя заначка интересовала ее чрезвычайно.

Тогда наша бездомная компания отправилась к здешнему старосте, полагая, что тот, как представитель власти, может оказать нам содействие. Староста прикидывался дураком, на все вопросы отвечал: «Я-то тут при чем?» Когда же я, разозлившись, пообещал приколотить его к стене ближайшего амбара, за спиной местного вождя племени материализовались рослые фигуры сынков, с которыми я не справился бы, даже вздумай они нападать по очереди. Хотя, глядя на эти хмурые рожи, можно было предположить, что такого благородства от них не дождешься.

Покинув с позором поле боя, или, вернее, поле брани, я сообщил ожидавшим меня на улице спутникам, что у нас остался последний шанс: уповать на милосердие божье и на милосердие служителей бога, то есть попросить приюта у местного батюшки. Гратон заявил, что, как ему кажется, священники должны были бы предоставлять кров усталым путникам. Ане было уже все равно, она с трудом переставляла ноги и временами порывалась заснуть, где стоит.

Местный поп оказался детиной, своими габаритами напоминавший дверь в церкви. Недружелюбно глядя на нас с порога, он, почесывая бороду, сказал, что если он будет пускать всех бродяг в дом, то, в самом скором времени, ему самому придется просить милостыню под окнами. На мое робкое замечание, что как раз милостыню мы и не просим, было отвечено, что ему все равно, что мы там просим, все одно ничего не получим, и не надо размахивать своими бумажками, ему и отсюда видно, что рисовали ее нетрезвые сапожники в темном подвале, а если нам взбредет в голову еще раз постучаться к нему, то он нас в бараний рог скрутит… В общем, конца пламенной речи мы дожидаться не стали.

Когда печальная процессия бездомных спасателей выбрела в центр села, я вспомнил, что в процессе скитаний от одного гостеприимного хозяина к другому, мы раз пять прошли мимо глухой аллеи, ведущей к какому-то темному дому. Выглядел домик богато, но запущенно. А что, если… Если хозяин дома — дворянин, то он, возможно, пустит нас переночевать… пусть хотя бы за деньги! Если же дом заброшенный (а именно таковым он и выглядит), то мы роскошно переночуем в тепле и сухости. Главное, в тепле, для Аны прогулка в мокром платье не прошла безнаказанно, она начала чихать, кашлять и дрожать. Растопим печки остатками мебели, отогреем несчастную больную…

Мои компаньоны восприняли идею с восторгом, и мы уже развернулись по направлению к аллее, как тут возникла еще одна мыслишка: а почему, собственно, этот дом так хорошо сохранился? Обычно в деревне пустой дом, за которым не присматривают хозяева, практически мгновенно разбирается до фундамента. В крестьянском хозяйстве все сгодится, а в этом домишке даже стекла целы. Неладно здесь что-то…

Я поступил так, как всегда поступаю в случаях информационного голода: пошел путем опроса местных жителей. Тормознув мчавшегося куда-то по своим делам мальчишку, я в пять секунд выяснил все, что меня интересовало. Мальчишки всегда все знают. Вот только то, что поведал мне сей юноша, нашей команде категорически не понравилось… Ей богу, лучше уж ночевать в лесу, полном людоедских волков.

Когда-то, лет сорок назад, дом именовался усадьбой «Молодые липы». Видимо, имелись в виду те самые гиганты в три обхвата, окружившие усадьбу как бандиты жертву. Жил в «Молодых липах» барин, который, будучи человеком неплохим, не видел ничего дурного в том, чтобы жить посреди села, а не в диком отдалении, как большинство местных феодалов. Жил он себе, поживал, и горя не знал, пока не нагрянула беда нежданная в лице добрейшего короля Рамина Второго (отца того Рамина, который третий). Добрейшему королю стукнуло в лысую голову, что крестьяне-то живут плохо, оброки платят непомерные, да и вообще прав никаких не имеют. Освободить бы их надобно. Сказано — сделано, и вот однажды утром грянул королевский указ: освободить всех крестьян от рабства крепостного. Обрадовало это законотворчество только самого Рамина. Крестьяне были недовольны тем, что их, видите ли, отпускают не просто так, а за выкуп. Дворян разгневал сам факт освобождения. Кончилось все тем, что в доброго Рамина разрядил обойму лихой офицер, разорившийся и обедневший после означенного акта гуманизма. Здешний же хозяин, человек пожилой и степенный впал в тягостные раздумья: с одной стороны, как послушный подданный он должен отпустить крестьян, с другой — как же тогда жить? Барин уже прожил жизнь и учиться жить по-новому не хотел. В итоге его раздумья закончились тем, что он зарядил старый дедовский пистолет да и жахнул себе в грудь. А надо сказать, что к самоубийцам здесь относятся просто отвратительно: хоронят их за оградой кладбища и всячески потом над могилкой измываются: помои, например, на нее льют. Родня, прибывшая на место трагедии, размышляла над тем, что же теперь с телом делать, долго. Пока не стемнело. На ночь в одном доме со свежим покойником никто оставаться не пожелал, а наутро тело исчезло с кровати, на которой его забыли с вечера. Очевидно, его украли черти, которых якобы хлебом не корми, дай только поворовать покойников. Дом сразу получил прозвище «проклятый» и с тех пор стоит пустой. А призрак старого барина с дырой в груди ходит по дому да следит: не хочет ли какой безобразник напакостить в дому или унести чего на память. Были, оказывается, прецеденты. Как только разобьет кто-нибудь стекло, скажем, в проклятом доме или прихватит какую-нибудь нужную в хозяйстве вещь, так все. Ночью под окна дома к такому смельчаку является барин и критикует замогильным голосом до самого рассвета, периодически душераздирающе завывая. Если назавтра вещь не была на месте, а поломка не была исправлена, значит послезавтра барин являлся со спичками. Или, может, с зажигалкой, короче, дом охальника сгорал дотла.

Ночевать в доме с призраком было неохота, хотя, с другой стороны, ломать и выносить мы ничего не собирались, авось барин не обидится. Хитро улыбнувшись, мальчик объяснил, что не все так просто. Примерно раз в неделю, кроме воскресенья, которое считалось днем святым, в доме ночью творилось нечто… В полночь все окна освещались и из дома раздавалась оглушительная музыка. По всеобщему мнению черти, укравшие для каких-то надобностей тело барина, теперь еженедельно устраивают в имении дискотеку. Что происходит точно, не знал никто. Любой человек, заночевавший в доме, когда там появлялись означенные черти, наутро обнаруживался мертвым. Правда, ходила по селу легенда, что если кто-то все же уцелеет, то проклятье с дома снимется. Поэтому, хитро прищурился пацан, идите, даст Бог именно вам и повезет. Нагрузив нас такими нерадостными сведениями наш малолетний гид ускакал дальше. Мы стали держать совет…