По ночам Давид по обыкновению садился по-турецки на диван напротив Артема, и тот рассказывал ему про будущее, рисуя в простой тетрадке в клеточку смартфоны, телевизоры, машины и самолеты. Художник из Артема был не очень. Когда он попытался нарисовать Давиду знаменитую Мону Лизу, тот долго хохотал и сказал, что она похожа на маму Сигизмунда, Сару Израильну, когда та болела тифом.

Вечерами мужчины шли в поле разбирать сарай. Они аккуратно складывали доски на самодельные повозки и перевозили их к бараку, а в выходные забивали ими щели в стенах, утепляя сеном. Артем всеми силами старался облегчить работу Давиду. Он выхватывал из его рук тяжелые доски и заставлял надевать на руки толстые вязаные перчатки. Давид делал вид, что сердится на него за это, но его глаза сияли благодарностью.

— У Евочки день рождение в субботу, — сказала как-то вечером Роза, — надо бы купить сахара и муки. Я пирог испеку. Зарежем пару кур. Надо бы рыбки наловить. Я б из щуки форшмак сделала.

— Мама Роза, — Артем жадно вцепился зубами в кусок хлеба. — Зашем праждник уштраивать? — прошамкал он набитым ртом. — Она все равно ничего не понимает.

— Не говори так, — Роза дала Артему легкий подзатыльник. — Евочка все понимает, и ей будет приятно.

Кроме форшмака, жареных на печке кур, вареной картошки, резаных овощей и пирога на столе оказалась бутылка самогонки, купленная у деревенских, и бутылочка портвейна «Улыбка» из магазина. Роза категорически запретила мальчикам пить самогон, поэтому в стаканы Артема и Давида было налито немного вина. Для Давида это был первая проба алкоголя. После второго глотка крепкого портвейна его глаза заблестели и движения стали развязными.

— Додя, а сыграй для Евы ее любимую? — попросила Роза и протянула сыну скрипку.

Давид взял скрипку, тронул пальцами струны, поправил колки, вкинул руку и заиграл.

Скрипка ожила в его руках и заговорила. Она рассказывала о еврейской семье. О любящей матери, готовящей на кухне. Об отце, починяющем старые ботинки. О детях, весело бегающих вокруг стола. О толстом ленивом коте у печки. Ева слушала и тихо плакала, вытирая лицо руками.

— Так, дамочки! Хватит уже сопли на кулак наматывать! — сказал Фима, когда песня скрипки закончилась. — Давай, Родька! Запускай шарманку. Евочка, хочу вас ангажировать, — он протянул Еве культю. Та взялась за нее рукой и встала.

Артем смотрел на танцующую с Фимой Еву и не видел в ней сумасшедшую седую женщину, вечно сидящую на кровати, уставившись в одну точку. Ева улыбалась, глядя куда-то вдаль, и плавно вальсировала под песню Утесова.

— Темка! — услышал Артем громкий шепот Давида. — Давай сбежим?

Артем согласился, и они оба быстро растворились в тени двора. Они бежали по траве, усеянной каплями росы, в сторону речки. Артем чуть притормозил возле того места, где они обычно купались днем, но Давид взял его за руку и повел дальше.

Свет Луны почти не проходил сквозь высокие деревья, поэтому Артем не сразу разглядел в темноте большую полуразрушенную беседку.

— Тут давно жил какой-то немецкий барон, — сказал Давид. — Он был очень любвеобильный. Для каждой своей любовницы он построил отдельную беседку, где с ними и встречался, — он потянул Артема в беседку, — говорят, их тут по округе штук десять.

— Я помню эту беседку, — сказал Артем, — она у нас в парке стоит. В самом конце. Только в моем времени ее отреставрировали.

В беседке была кромешная темнота. Артем пошарил руками воздухе и услышал тихий смех Давида.

— Чего смеешься? — пробурчал он. — Завел меня в темноту и уссывается стоит.

Он почувствовал движение, и его уха коснулось легкое дыхание. Артем нащупал в темноте рубашку Давида и притянул его ближе к себе. Он провел рукой по спине и ощутил тепло тела через тонкую ткань. Давид от неожиданности вздрогнул и затих. У Артема было странное ощущение. Осознание того, что он обнимает именно Давида, возбуждало. Боясь испугать его своими действиями, Артем аккуратно провел рукой по жестким кудрявым волосам и попытался в темноте найти губы Давида, но тот вздрогнул и тихо пискнул.

— Ой!