— Какое? — хором спросили его Давид и Роза.

— Помыться бы и постираться, — Артем подмигнул обоим, сел на свое место и отхлебнул из стакана горячего чая.

Вечером почти все жители барака вышли во двор. Мужчины в лице безрукого Фимы, боевого командира Сигизмунда Михлена и дяди Славы, местного умельца-плотника, уселись играть в домино. Руками Фимы стал Родька, младший брат Зойки.

Рядом с игроками на стол поставили старый патефон. Из потемневшей от времени трубы Утесов хрипло запел про сердце и тайну. Женщины медленно закружились парами по двору, тихо напевая выученную наизусть песню. Возле патефона гордо стоял соседский парнишка десятилетний Семка. Ему выпала честь менять пластинки, которых было всего три.

— Ой, а давайте Рио Риту, — подскочила к столу Зойка. Ее аппетитную фигурку облегало простенькое голубое платье в синий горошек. На узкие острые плечи был накинут пестрый платок. Непослушные рыжие волосы выбивались из косы, уложенной вокруг головы венком. Зойка не была красавицей, но сейчас, с возбужденно горящими глазами и в этом милом платье, она казалась Артему просто богиней. — Темка! — девушка подбежала к нему и потянула за руку на середину двора. — Покажем всем?

Заиграла музыка. Артем слышал этот фокстрот. Его тело неожиданно вспомнило давно забытые движения. Он обнял тонкую талию девушки, и они закружились по двору.

— Какой ты жаркий, — выдохнула ему в ухо Зойка. От ее голоса у Артема перехватило дыхание, и он еще крепче обнял тонкое тело девушки.

Музыка кончилась. Семка с серьезным видом поднял иглу, снял пластинку и, не касаясь пальцами диска, положил его в простую картонную упаковку.

— Додик, а сыграй нам что-нибудь? — попросила Соня, мать Зойки.

Давид не стал ломаться. Он сходил за скрипкой, вынул ее из футляра, с любовью провел по полированному корпусу рукавом белой рубахи, вскинул скрипку под щеку, несколько раз провел по струнам смычком, поправил колки, закрыл глаза и… заиграл…

Скрипка пела о длинной долгой дороге. О том, как трудно идти. О том, как болят ноги и как тяжело дышать пылью. О той стране, далекой и, возможно, несуществующей, но такой родной. О том, как хочется дойти до нее и омыть усталые ноги в холодной воде. О том, как хочется вдохнуть аромат ее садов и обрести наконец дом. Скрипка пела о далекой Родине. Она оплакивала судьбу народа, которого лишили дома.

Артем слушал скрипку и смотрел на одухотворенное лицо Давида. Его брови были болезненно сдвинуты, глаза закрыты, а губы плотно сжаты. Теплый ветер играл с его непослушными кудрявыми волосами. Сейчас он был похож на молодого бога, спустившегося с небес, чтобы донести до людей свою музыку.

Он закончил играть, открыл глаза и встретился взглядом с Артемом. Последний почему-то смутился и опустил голову вниз.

— Хорошо мой Додя играет? — послышался за спиной голос Розы. — Вот слушаю его и думаю: не зря я бабкин золотой гарнитур за скрипку отдала, — и она вытерла уголком шейного платка накатившуюся слезу.

— Ну шо ви, мама? — Давид подошел к столу и, убрав скрипку в футляр, обнял мать за плечи. — Что ви плачете все время? Это всего лишь музыка.

— А что ты играл? — спросил его Артем.

— Это еврейская народная пестня. Плач. Я ее на слух выучил. На занятиях мы в основном по нотам играем. Классику. А эту я услышал давно и вот по памяти подобрал, — улыбнулся ему Давид.

— Артем, — Роза впервые обратилась к Артему по имени. — Завтра Шаббат. Я до деревни сбегала. Они завтра баню топить будут. Так я договорилась за вас. Ви с мужиками туда идите. А я потом ваше исподнее постираю, — и Роза любовно погладила сына по голове.

— Что такое Шаббат? — спросил Артем у Давида.

— Суббота у евреев Шаббат. Седьмой день создания мира. Бог начал творить в воскресенье, а в субботу решил отдохнуть. Не спрашивай почему, — улыбнулся Давид и, пожав плечами, добавил: — Традиция.