Пока не забыли, отдадим дань Закону парных случаев. Великий князь Михаил Павлович не только Лермонтова почтил суждением своим. На одном из балов в Петербурге его высочество танцевали мазурку с нашей черноокой прелестницей и по окончанию танца изволили одарить даму комплиментом.

Собственно и все достижения. Считайте так: выезжала не две зимы, а уже семь. Да всё без толку. Вывозят-то не проветрить, не на танцульки, а чтобы замуж выдать. А она?

«Я выйду замуж только за человека, которого я полюблю со всем бескорыстием дружбы и всем пылом любви».

Вот такая дневниковая запись была сделана изящными пальчиками. Такое образовалось желание большого и чистого, и никто не подсказал – пойти помыть слона в зоопарке…

Как водится, вместо большого чувства попадалось: то большая лысина, то безмерная глупость. А не за горами двадцатипятилетний юбилей, почётное званье старой девы, и тут уж замуж только за чёрта лысого…

Но вот на матримониальном небосклоне что-то забрезжило, что-то зашевелилось. Но так неявно и деликатно, что наша девица, находящаяся в ожидании больших событий и сильных ситуаций, сначала и не поняла, что за ней начали ухаживать. И кто?! Опять кузен Сашеньки В-ой. Назовём его – Кузен номер два48. Надеюсь, что всем участникам нашей переписки понятно, что Кузен номер один – Лермонтов.

И надо же опять – молоденький, молоденький. Если наша раскрасавица родилась в год, когда «ребята, не Москва ль за нами…»49, то новоявленный кузен на год задержался. Вялотекущий роман взял начало в селении под названием Нескучное. Судя по воспоминаниям и дневниковым записям, претендент ограничился созерцанием прекрасного, когда же пришла пора пожимать ручки, отшутился: «С вашим отъездом Нескучное превратится в Прескучное».

Оно давно стало таковым. С его приездом.

В дальнейшем они переписывались. Заочное ухаживание Кузену номер два удавалось лучше, эпистолярно он был побойчее. Ну что же, на безрыбье и рак рыба, на безбрачье и кузен – жених. Стрекоза стала подумывать, а что если решиться?. . Стала делиться тайнами сердца с подругой Сашенькой. Стала каждодневно заглядывать в своё сердце, а не вспыхнула ли там любовь?.. Всё было тихо. Но это тишина могла вот-вот нарушиться. Кузен номер два был богат, за ним стояло пять тысяч душ (тогда в России богатство долларами не исчислялось), и все эти души в любой момент могли грянуть: «Выходи за нашего!», тут бы дело и устроилось…

Шутки шутками, а дело мало-помалу шло к свадьбе. Черноглазая красотка уже считала себя помолвленной. Как вдруг смешал всё и разрушил… Тут правильно было бы оборвать письмо, написать Вам, что голова у меня разболелась, что «пали руки, и стайкою наискосок»50 по направлению к дивану направляется клин мыслей моих…

Но звучит гонг! Начало второго раунда.

Лермонтов налетел на Стрекозу так, будто не Стрекоза она, а райская птичка… Вонзил гипнотический взгляд, зазвал на мазурку (дело было на балу, где же ещё!), во время танца напомнил о…, указал на …, остерёг от… Рассказал, что знает о превращении Нескучного в Прескучное… Этим он и уязвил, и навлёк. Ладно, когда девушка о сердечном подругам разбалтывает, но когда это делает мужчина, то по-мужски ли это?

На следующем балу Михаил Юрьевич опять осыпал градом ударов, а потом неожиданно вошёл в клинч и стал нашёптывать:

«Если бы вас в одно время любили два молодых человека, один – богат, счастлив, всё ему улыбается, всё пред ним преклоняется, всё ему доступно, единственно потому только, что он богат! Другой же молодой человек далеко не богат, не знатен, не хорош собой, но умён, но пылок, восприимчив и глубоко несчастлив; он стоит на краю пропасти, потому что никому и ни во что не верит, не знает, что такое взаимность, что такое ласка матери, дружба сестры, и если бы этот бедняк решился обратиться к вам и сказал вам: спаси меня, я тебя боготворю, ты сделаешь из меня великого человека, полюби меня и я буду верить в бога, ты одна можешь спасти мою душу. Скажите, что бы вы сделали?»

Если женщина отказывается от жертвы ради большой любви, какая же это женщина?!.

Накануне приезда Кузена номер два они снова виделись. Лермонтов наговорил разного всякого: и что день её свадьбы будет его последним днём, что он не исключает дуэли с родственником. И теперь несчастной стали видится страшные картины: оба кузена лежат окровавленные, разбросав по сторонам пистолеты… И это (не радость ли!) из-за неё…

Окончательно дело решилось так… Воспоминания Сушковой:

«Это было на бале у генерал-губернатора, Лермонтов приехал к самой мазурке; я не помню ничего из нашего несвязного объяснения, но знаю, что счастье моё началось с этого вечера. Он был так нежен, так откровенен, рассказывал мне о своём детстве, о бабушке, о Чембарской деревне, такими радужными красками описывал будущее житьё наше в деревне, за границей, всегда вдвоём, всегда любящими и бесконечно счастливыми, молил ответа и решения его участи, так, что я не выдержала, изменила той холодной роли, которая давила меня, и в свою очередь сказала ему, что люблю его больше жизни, больше, чем любила мать мою и поклялась ему в неизменной верности»51.

«Пора пришла – она влюбилась!»52 Кувшин любви опрокинулся на голову недостойного. Подруга-Маша была в недоумении: «Ты сменила кукушку на ястреба».

Под кукушкой неведомая нам Маша53 имела в виду Кузена номер два. Надо ли говорить, что был он и уехал, не простившись, несолоно хлебавши, несладко целовавши. Пять тысяч душ рыдали навзрыд. Пять тысяч «почему?» неслось из деревень, а что им в ответ: