– Да. Мне пора уже идти. Поправляйся. – говорю, передавая продукты развеселившейся Ане. – Пока.

– Нет-нет-нет. – хватает меня за пальто девушка и тащит в комнату, а мама уходит на кухню.

За столом в просторной комнате сидел парень лет пятнадцати. Невысокий, но с приятным лицом.

Порода, – подумал я, и представился: "Юрий."

– Иван, – представился паренёк. Посмотрев на шрам над моей бровью собирался видно было что-то спросить, но сестра, выдав рубль, припрягла его за лампочкой в дворницкую, а потом ещё на хлеб добавила.

Увидев, на столе книгу "Двенадцать стульев", спрашиваю:

– Ты читаешь?

– Нет. Я уже читала два раза, – поправляя одеяло на широкой кровати говорит Анечка, и продолжает – Это, Ванечка у соседа сверху берёт почитать.

Понятно теперь – она у Остапа черпает вдохновение для своих проделок. И все то у неё Юрочки, Васечки, Ванечки.

– А сосед наш настоящий артист. – и, заметив, что я как то вяло реагирую на её слова, хлопает меня полотенцем по спине, и повысив голос, как-будто выступая на суде пред судьёй, – Он в театре играет. На афишах так и написано – Пётр Глебов. Фронтовик, хоть и из дворян. Медали есть. Две.

– Ты, чего тут раскипятилась, а ну марш в кровать, – строго сказала пришедшая с кухни мама.

Пилюля залезает под одеяло. Мама, забрав пустые стаканы со стола, уходит в кухню.

– Садись поближе, – говорит, и дождавшись как я усядусь, продолжает:

– Я тут с сестрёнками сплю. Они в школе сейчас. Обе – отличницы. Я тоже хорошо училась, но перед войной мама заболела. Я решила вместо гимназии в ателье пойти вышивальщицей. Нам тогда были деньги очень нужны. Только мама поправилась… Война. (вздыхает). У папы хоть бронь на заводе была, но он сказал, что коммунисты под юбками не прячутся. В июле записался в ополчение, и через месяц на фронт. А потом похоронка пришла. Их эшелон немцы разбомбили… (останавливается, достаёт платок, потом убирает)… А я в военкомат. Меня там отругали. Сказали: "Иди девочка к школе готовься". А я семилетку-то уже закончила… (и с жаром продолжает)… Ну, думаю, врёшь не возьмёшь. Ушла из ателье, поступила в госпиталь. Правда взяли посуду мыть, но я на курсы медсестёр записалась. Курсы закончила – к главврачу направление в армию подписать. Михаил Петрович… Ну, что тебя лечил. Так вот три дня за ним бегала пока подписал.

Эта может любого уговорить.

Анечка продолжает:

– А уж перед комиссией пару лет себе в документах добавила. Чтобы наверняка. Нашу сто десятую дивизию, которую из четвёртой ополченческой сделали, в октябре в Боровск отправили. Километров сто от Москвы. Только выгрузились – мимо беженцы бегут, кричат: "Немцы." Комбат наш вокруг станции велел оборону занимать, а меня с двумя санитарами в рощицу. Раненых свозить на телеге. Бой был страшный. Изя Исаксон наш комсорг из МГУ, что всю дорогу ко мне подкатывал, в бою под танк бросился с гранатами. В дырявом ведре его руку и шапку хоронили. Остальное под сгоревшим танком осталось. Разбили нас фрицы на следующий день. Комбата ранило. Заместитель у него был со смешным именем Дормидонт. Тот как увидел сколько немцы к атаке танков нагнали, в тыл меня отправил, говорит, командира довези, мол прощай девочка. Командира я довезла. Три дня по лесам и оврагам крались. На дорогах то немцы. И только командира с санитарным эшелоном отправили. Бомбы стали падать. Ранило меня…

Берёт мою руку и кладёт её под одеялом себе на голый живот. Чувствую шрам. А она, вздохнув, дальше рассказывает:

– Попросила довести меня в наш госпиталь. Михаил Петрович осколок достал. Чуть больше спичечной головки. Но, он, что-то важное нарушил. Детей теперь не будет.

И смотрит на меня глазами полными слёз.