— Ого-о-о!— воскликнул Петр.— На экспорт наши дают удивительные вещи, о существовании которых я и не подозревал.— Он начал перечислять:— Разного цвета женская обувь, пуховые платки, велосипеды с никелированными рулями и дисками, патефоны, радиоприемники, картины известных художников.

— Ладно,— прервал недовольно брата Павел.— Давай лучше быстрее собираться в Ширки, а слушать, как сплавляются иностранному дяде национальные богатства, не совсем приятно. Ясно?

— Да чего уж там,— вздохнул Петр.— Яснее быть не может.

Он принялся завязывать вещевой мешок и одеваться. Вскоре они были уже на полпути к родному дому. Не доезжая до Широк километра два, братья слезли с попутной повозки и, поблагодарив крестьянина, пошли пешком. Они делали так всегда, чтобы сэкономить лишний рубль. Едва раскрыв дверь хаты, Петр и Павел оказались в объятиях сестер и Дарьи Петровны.

— Родные мои,— расплакалась она,— как я вас ждала, прямо не находила себе места. Ночами вижу каждого во сне, а просыпаюсь в страхе… Все боюсь, что и вас арестуют.

— Кому мы нужны,— попробовал успокоить мать Петр.— Честно учимся и работаем…

— Отец всегда честно трудился и никому не причинял зла,— напомнила Дарья Петровна,— но его отняли от семьи и детей, ни за что ни про что увезли к черту на кулички.

— Мамочка,— прижавшись к Дарье Петровне, попросила Надя,— не плачь. Тата скоро приедет домой.

— Новости какие-либо есть от отца? — тихонько спросил Павел.

— Как в воду канул,— всхлипывая, покачала головой Дарья Петровна.— Хотя посылку приняли.

Они еще долго говорили о своем непоправимом горе, советуясь, как облегчить судьбу Мирона Васильевича. Однако возможности жены и сыновей были сильно ограничены, и если точнее, то от них ничего не зависело. Все посланные в Москву, Минск и Витебск от имени Дарьи Петровны письма оставались без ответа. Ни в районе, ни в области никто ее тоже не принимал и не хотел говорить с ней. «Ничего не знаем и другого ответа не будет»,— сухо, коротко и стандартно отвечали работники внутренних дел и грубо выпроваживали Дарью Петровну, оставляя ее наедине со своей душевной болью.

Человек ко всему привыкает, даже к плохому, унизительному. Свыклась и семья Мирона Васильевича с его отсутствием, хотя глубокая боль осталась на душе у каждого. Стиснув зубы, все занимались своими конкретными делами. Петр, известное дело, готовился к выпускным экзаменам. К удивлению однокурсников, он перестал засиживаться в библиотеке, больше спал и вообще делал вид, что на носу — не трудный учебный перевал, а так, плюнуть, просто тропа.

— Нечего митуситься и нервничать,— глубокомысленно успокаивал друзей Машеров.— Усвоенное не улетучится само собой, лучше отдохну, успокою нервы, да продумаю узловые и главные вопросы.

Собственно, эти истины были знакомы всем студентам: пять-шесть часов крепкого сна перед экзаменами дороже суточного бодрствования. Но одно дело понимать, совершенно другое поступать именно так. Подобное удавалось далеко не всем. Петр Машеров сумел, что называется, взять себя в руки. Государственные экзамены он сдал успешно и вскоре получил диплом об окончании Витебского педагогического института имени С. М. Кирова. Это было летом 1939 года.