— Я макаронник, родился в городке Монсуммано-Терме, в пятидесяти километрах от Флоренции. Тоскана прекрасна, но моим родителям пришлось очень нелегко. Работы почти не было, царила крайняя бедность. У меня, видишь ли, есть еще сестра и брат. Семье с тремя детьми и так нелегко, а если учесть еще политическую ситуацию… — Он вздохнул и после короткой паузы продолжил. — Мой отец был настроен против Муссолини, он коммунист. Вот почему он решил эмигрировать. Когда мне было два года, мы уехали во Францию. И застряли в Марселе, потому что у отца оказалось недостаточно денег на дальнейшую дорогу до Америки. Он стал работать день и ночь, чтобы в конце концов оплатить проезд пяти человек, а моя мать откладывала каждый сантим, который получалось сэкономить. Но этого все равно было недостаточно, поэтому мы остались. Но всякий раз, когда дела наши шли особенно плохо, мой отец говорил: «Вот увидите, в Америке все будет по-другому, нам там будет хорошо». Мы мечтали о жизни по ту сторону Атлантики, как будто там был рай.

По пути с авеню Жюно на площадь Константина Пекёра Эдит любовалась золотыми листьями лип и каштанов, которые лежали ковром у ее ног и шуршали, когда она поддевала их носком туфли. Вскоре придет дворник и уберет осеннюю листву. Так судьба иногда превращает людские надежды в груду мусора. Она подумала о мечтах семьи Ливи и спросила:

— Именно поэтому ты хочешь быть похожим на Фреда Астера?

— Да, конечно, — откровенно признался он.

Он исполнил несколько па из степа. Но на тротуаре они смотрелись еще более нелепо, чем на сцене.

— Если уж я не смогу попасть в Америку, то, по крайней мере, хотел бы быть похожим на американца. А ты пытаешься сделать из меня настоящего француза.

Сказанное не было упреком. В голосе Ива, скорее, звучало веселье. Он хохотнул над своей шуткой.

— В конце концов, ты уже стал больше похож на настоящего француза, — ответила она, имитируя его тягучий южный говор. — Твое произношение еще не совершенно, но намного лучше, чем было.

Он остановился, что-то ища в кармане куртки. Наконец достал листок бумаги и объяснил:

— Я переписал стихотворение твоего друга Кокто. Я тренирую на нем произношение.

Развернув бумагу, он прочитал:

Мы должны поспешить: больше времени нет Ни для тучных пиров, ни для хлеба с водою: Ты останешься завтра такой молодою, Я проснусь стариком: мне уже тридцать лет[39].

— Что ж, это очень хорошо, — радостно сказала Эдит. — Почему ты выбрал именно этот текст? Ты еще не так стар.

— Конечно нет. Но время быстро бежит… — Его голос стал тише. — Мне нужно еще многому научиться, Эдит. Это единственное стихотворение во всей книге, которое я, как мне кажется, понял. В других — так много слов, значения которых я не понимаю.

— Тебя воспитала улица, — проговорила она с сочувствием. — И не было возможности ходить в школу.

Она подумала о собственном детстве, а еще о том, что Марсель, должно быть, теплее Парижа или Нормандии. Иво Ливи, конечно, не так сильно мерз и был окружен солнечным светом, яркими цветами и чудесными запахами юга Франции. Он не знал морозной тьмы севера. Она ему даже немного завидовала.

Он возразил с легким удивлением:

— Нет-нет. Мне не разрешали играть на улице. Почти никогда. Мама заботилась о нас, чтобы мы не делали глупостей и всегда приходили вовремя на занятия.

— О! — Его семейная жизнь по описанию показалась ей идеальной.

Чтобы убедиться, что она все правильно поняла, Эдит переспросила:

— Ты регулярно ходил в школу?