Записывал я дебютный альбом дома, проявляя необычайные чудеса изобретательности. Хотелось сделать жанровый проект в современных аранжировках, с хорошим звуком.
А через год уже на профессиональной студии в Красноярске сделал второй альбом — «Песни с обочины-2», который потом вышел в Нью-Йорке на кассетах.
— Альбомы действительно очень широко разошлись, и многие уже тогда решили, что вы эмигрант, как Вилли Токарев или Михаил Шуфутинский.
— Нет, в ту пору я еще жил в Красноярске, а Токарева сам мечтал хотя бы увидеть.
В 1989 году я отдыхал в Туапсе, когда пришло известие о предстоящих в Москве концертах Вилли Токарева. Для меня это было огромное событие. Он был первым, чья «запрещенная» нога ступила на нашу советскую землю (смеется).
Я на машине с друзьями рванул в столицу. Приехали к Театру эстрады на Берсеневскую набережную, а там толпа неимоверная и нет билетов. Просто нет. Ни за какие деньги. Но я же не мог не попасть туда. В одно время с Токаревым в Москву приехала группа Pink Floyd, и как-то мы узнали, что можно поменяться билетами. Чудом мы смогли провернуть это дело, деталей я теперь не помню, и попали на концерт. Представляете уровень популярности того времени эмигрантов в стране? Полный зал народу, оркестр Анатолия Кролла и общее ощущение праздника. Было огромное количество охраны, и увидеться с Вилли поближе тогда не получилось. А через полгода он приехал с гастролями в Красноярск и семь дней давал концерты на самой большой площадке города — во Дворце спорта. Вся неделя — битком зал!
В родном городе всех знаешь, и встреча оказалась возможной. Я вычислил местного водителя, который его возил, он оказался знакомым моих знакомых, и я сначала передал через него кассету со своими песнями. Водитель ее Токареву отдал, тот послушал, и ему понравилось. Несколько дней спустя тот же шофер добыл мне служебный пропуск, и я прошел в гримерку к Токареву. Вилли очень по-дружески встретил меня. Я его назвал на «вы», а он мне: «Старик, я что, дедушка? Ты музыкант, и я музыкант. Давай на “ты”». Я пригласил его в свою студию.
Он говорит: не думаю, что получится, меня здесь буквально разрывают на части.
Но я на всякий случай дал ему телефон, а он оставил мне свой и через два дня неожиданно сам звонит. Представляешь, сам Токарев звонит мне. Это волнение и радость может понять только человек, который помнит то время и его атмосферу. Его опекали как суперзвезду все представители местной верхушки, жил он под охраной на крайкомовской даче. И вдруг звонит: «Надоели мне все эти коммунисты! Приезжай после концерта». Я, окрыленный, встретил его на своей «Волге». В студию мы не попали (не оказалось ключа), а поехали ко мне домой. Когда отъезжали, я сдавал назад и сильно въехал в столб. Но я был так рад, что даже не вышел взглянуть на след удара, а вмятина оказалась очень серьезной. Дома накрыли стол и так душевно посидели. А через некоторое время я получил письмо от Вилли, где он писал, что внимательно послушал мою кассету и звал приезжать, выражал готовность помочь. Морально в творческом плане он меня очень поддержал.
А в 90-м году в Сочи я попал на концерт Шуфутинского. Подступиться к нему было также нереально. И тогда я попросил знакомую девушку, когда она будет дарить на сцене цветы, передать мою кассету. Потом я узнал, где Миша остановился, и позвонил ему в номер. Дело в том, что Шуфутинский пел в концерте не один.
Это была целая программа под общим названием «Черная роза». На моем втором альбоме как раз была песня с таким названием, которую я спел в дуэте с Натальей Брейдер. Я спросил Мишу, могу ли я там выступить. Он отказал, сослался на менеджеров-организаторов. Но, видимо, материал мой ему понравился, потому что, когда я сказал ему, что собираюсь в Нью-Йорк, он ответил, что теперь живет в Лос-Анджелесе, но предложил записать телефон известного в эмиграции человека — большого поклонника хорошей песни Сани Местмана. Действительно, в дальнейшем мне это помогло, и я связался с ним по приезде в Штаты.
— До Америки вы бывали где-то за границей? Имели представление о жизни там?
— Нет, нигде, и сразу оказался в Нью-Йорке.
В Америке меня никто не встречал. Я летел и даже не думал об этом. Тысяча долларов в кармане, телефон Местмана — весь джентльменский набор.
Я рассчитал: семьсот баксов — на гостиницу за неделю, триста — на еду, должно хватить и назад. А звезды так легли, что задержался на полтора месяца.
На второй день я гулял по Брайтону и увидел в витрине маленький плакатик: «Миша Гулько поет здесь!» Я пришел чуть пораньше, осмотрелся: маленькая сцена, зал мест на сто, не больше. Сижу, думаю: «Как же так? Ведь Успенская пела “У нас на Брайтоне отличные дела…”» Я представлял себе Брайтон-Бич минимум как Бродвей. С роскошными заведениями, длиннобородыми швейцарами в униформе, а тут такое… Народу было мало, Гулько после выступления подошел ко мне, разговорились. Оказалось, он первый мой альбом уже слышал, и ему понравилось. В конце вечера Миша даже не дал мне рассчитаться за ужин, сам заплатил.
В первую поездку мне встретились удивительные люди, я не потратил практически ни копейки, но еще и заработал. Меня окружили таким вниманием, как будто я настоящая звезда.
— А как вы познакомились с Успенской?
— Это случилось году в 1995-м, у меня уже был свой ресторан «Северный».
Люба выступала в каком-то зале, а потом был банкет в ресторане «Националь», но мои клиенты утащили ее ко мне в клуб. Представь себе, я на сцене, стою, пою. Вдруг открывается дверь и входит Успенская. Я тут же бросил микрофон и пошел через зал к ней. Мы обнялись, и как-то быстро вспыхнула искра дружбы. Она провела тогда неделю в Нью-Йорке, и мы встречались почти каждый день в общих компаниях. А годом позже мы записали дуэтную песню «Я сам по себе, ты сама по себе».