Как ты пишешь в своей книге о «русской песне в изгнании», нашим подпольным исполнителям приходилось «прятаться по подвалам и ночным ДК, чтобы сыграть очередной концерт», в отличие от эмигрантов, кстати. Вообще «запрещенные песни», сделанные в СССР и за границей, хоть и являются составляющими жанровой музыки, но отличаются коренным образом.

— Чем, по-вашему?

— Смотри, наш андеграунд был подпольным в прямом смысле слова.

Северный, Комар, Шандриков были САМОДЕЯТЕЛЬНЫМИ артистами, не состоявшими на службе ни в каких государственных концертных организациях, часто не имели даже музыкального образования. А если и имели, то работали в лучшем случае в ресторанах. На моей памяти только Розенбаум, будучи официальным артистом Ленконцерта, решился записать «блатной» альбом. Успех советского творческого подполья во многом определяется тем, что эти люди жили практически той жизнью шальной, о которой пели. Личность человеческая и творческая переплетались настолько, что было не разобрать, кто и где. Значительная часть исполнителей из той плеяды отсидели, пусть не конкретно за песни, как Новиков, но тем не менее… Был такой опыту Шандрикова, Шеваловского, Беляева, Комара, Юрия Борисова, Звездинского. У многих были проблемы с алкоголем. Те же Северный, Шандриков, Комар, Борисов, Агафонов пили… Но творили тем не менее.

А в эмиграции прямо противоположная картина, хотя, повторюсь, работали все в одном жанре. Но! За кордоном петь «блатняк» стали бывшие официально признанные артисты. С образованием, с поставленными голосами. На новой родине их никто за «Мурку» не гонял и не сажал, значит, могли записываться качественно, на хорошей аппаратуре, а не как у нас — микрофон на прищепку и одеялом окно закрыть для звукоизоляции. Плюс эмигранты сразу понимали, что записывают материал на продажу. Наши же самородки писались просто так, в кайф, под настроение, за бутылку. Ну, давали иногда Северному или еще кому рублей триста за концерт. Это что, деньги? Даже в советское время это было не бог весть что.

— Интересные выводы вы сделали, но мы ушли от темы… Итак, существует ли «запрещенная песня» сегодня?

— И да, и нет. Вроде все можно, пожалуйста. Но стоит прийти с таким материалом на радио или телевидение, тебе тут же объявят — «не формат». Клип на песню, где, не дай бог, проскочило слово «тюрьма» или «столыпинский вагон» проехал в кадре, зарубят сразу. Даже на профильных станциях чуть материал пожестче — всё! Не идет в эфир. Говорят: «За нами следит комитет по радиовещанию» и прочее.

То есть отголоски советской цензуры слышны. Что далеко ходить! Сериал «Зона», где звучит мой саундтрек. Такой проект интересный, мы ездили со съемочной группой в Монте-Карло на фестиваль. Наград не привезли, но речь не об этом — фильм заметили, он понравился, а его раз… и задвинули в ночной эфир в ВОСКРЕСЕНЬЕ! Кто сможет увидеть его?

— Откуда такие настроения в обществе в отношении жанра? То в некоторых регионах разворачивается кампания: «Запретить шансон в маршрутках», то известные люди, образованные, интеллигентные, начинают писать письма с призывом чуть ли не судить за исполнение «Мурки»…

— Не знаю, от глупости, наверное. Я тебе так скажу: когда я был пацаном, мы во дворе всегда слушали «блатные» песни, кто-то их любил больше, кто-то меньше, но собирались вечером, включали магнитофон, гитару доставали и горланили «Гоп со смыком». И знаешь, странная закономерность: прошли годы, и жизнь разбросала эту дворовую компанию. Кто уехал, кто в армию ушел, кто семьей обзавелся рано, а некоторые, как водится, попали в тюрьму. Так вот, сели как раз те, кто «блатняк» не особо и уважал. Лично мне разговоры о вредоносном влиянии шансона на молодежь кажутся бредом чистой воды. Ты упомянул письма различных уважаемых людей о необходимости введения цензуры, запрете жанровой музыки и т. д. Я помню, режиссер «Ленкома» Марк Захаров пару лет назад посмотрел новогодний огонек, где все наши звезды пели кто «Мурку», кто «Бублички», кто «Институтку», и разразился гневным посланием в духе советских газет[28]. Я просто обалдел. Умнейший вроде человек, а видит корень зла в песнях, которые в России были, есть и будут. Это ж наш национальный жанр, если вдуматься! Мне так захотелось ему ответить! Если человек склонен совершить преступление, то он может хоть ежедневно ходить в оперу, но все равно украдет…

Помнишь Ручечника, которого сыграл Евстигнеев, в фильме «Место встречи изменить нельзя»? А вот еще пример! Ты в первой книге часто ссылался на писателя-эмигранта Романа Гуля. Я его тоже читал. «Апология русской эмиграции» — одно из моих любимых мемуарных произведений. Роман Борисович прожил долгую жизнь и с кем только не встречался. Я тебе прямо прочту, ты должен помнить этот момент! Вот ответ всем деятелям, желающим ввести цензуру и утверждающим, что «блатная песня дурно влияет на умы граждан».

(Виктор направляется к книжному шкафу и достает нужный фолиант. Я не очень понимаю, о чем пойдет речь, а потому жду с интересом. Когда же отрывок прозвучал, я понял, что аргумент против «борцов за нравственность» действительно убийственный.)

Слушай! Роман Борисович приводит поразительный рассказ, как нельзя лучше иллюстрирующий мою мысль. В Париже ему довелось столкнуться с одним крайне странным и страшным персонажем российской истории, и вот что из этого вышло.

«Захожу я как-то к Б. И. Николаевскому (Б. И.), — пишет Гуль, — он за столом, а в кресле какой-то смуглый, муругий, плотный человек с бледно-одутловатым лицом, черными неопрятными волосами, черные усы, лицо будто замкнуто на семь замков. При моем появлении муругий сразу же поднялся: “Ну, я пойду…” Николаевский пошел проводить его… Возвращается и спрашивает с улыбкой: “Видали?” — “Видел, кто это?” — Б. И. со значением: “А это Григорий Мясников…” — Я пораженно: “Как? Лидер рабочей оппозиции? Убийца великого князя Михаила Александровича (брат Николая II. — Авт.)?!” И. подтверждающе кивает головой: “Он самый. Работает на заводе. Живет ультраконспиративно по фальшивому паспорту, французы прикрыли его. И все-таки боится чекистской мести. Совершенно ни с кем не встречается. Только ко мне приходит. Рассказывает много интересного… Знаете, он как-то рассказывал мне, что толкнуло его на убийство великого князя…”

И Б. И. передал мне рассказ Мясникова, что когда он был молодым рабочим и впервые был арестован за революционную деятельность и заключен в тюрьму, то, беря из тюремной библиотеки книги, читал Пушкина, как говорит, “запоем” (оказывается, Пушкин — любимый поэт Мясникова!). И вот Мясников наткнулся на стихотворение “Кинжал”, которое произвело на него такое впечатление, что в тюрьме он внутренне поклялся стать вот таким революционным “кинжалом”. Вот где психологические корни его убийства, и говорил он об этом очень искренне.

Конечно, Александр Сергеевич Пушкин не мог бы, вероятно, никак себе представить такого потрясающего читательского “отзвука” на его “Кинжал”… Приведу стихотворение, и посмотри, есть ли в нем хоть какая-нибудь связь с той манией, которая вспыхнула в большевике Мясникове».

Приводить текст стихотворения полностью я не буду. Кому интересно, пусть, отыщет его сам. Добавлю только, что убил Мясников безоружного князя подло, но и сам в дальнейшем «кончил стенкой» в подвалах Лубянки.

— Да, Виктор Михайлович, действительно, прямо в десятку! Как говорится, кто захочет, и в балете увидит порнографию…

— О чем я и говорю: всё зависит от человека, а цензура, запреты — это тупик. Мы это уже прошли в СССР, и чем всё кончилось?! Наоборот, пусть народ сам решает, что ему слушать, а время само отфильтрует, что злато, а что шлак.

— Спасибо за интервью! Мне было по-настоящему интересно. И напоследок ответьте: какой жизненный девиз Виктора Тюменского?