В один прекрасный, по-настоящему прекрасный вечер, мы с Митей вернулись домой довольные, дальше некуда. Он потому, что нашёл, наконец, для отца, какой хотел, подарок. Я потому, что всё это время, мотался по городу только с ним вдвоём, без Нади даже. И уличал момент взять за руку, положить ладонь на спину; кое-где в открытую делал вид, что мы с ним пара. На таком подъёме он побежал своё сокровище припрятывать, а я разыскивать папу. Тут прекрасный вечер и закончился. Что в подобных случаях говорят? Земля разверзлась под ногами? Молния ударила в темя? Ничего, вроде, такого. А простое слово «неприятно», тем не менее, здесь не подходит. Папу я нашёл. В тренажёрном зале. Скажете, не распростёртым на полу, не синим, не мёртвым – уже прекрасно. Прекрасно, кто ж спорит-то. Только рядом Ярослав, ему подняться помогает, или что-то такое, не стал присматриваться. Разозлился и ушёл. Чуть слёзы из глаз не брызнули от обиды за Митю. Представил, как он суетился с подарком этим триклятым, как наивно радовался. Ну, папа! Ну, даёт! Ведь сердце же больное!

Поплавал немного, успокоился. Только б сейчас они сюда не заявились. Подумал: что, если я не справедлив? Ведь сердцу не прикажешь. Папу осудил, а сам в кого влюбился? Что ж, если он теперь Ярослава любит, пусть. Так, может быть, и лучше всем будет. Вылез, пока и в самом деле они в бассейн не притопали, помчался Митю искать.

Он сидит, приподняв худое плечико, что-то пишет в блокноте. Считает, стихи получаются лучше, живее, если от руки писать. Я подошёл и обнял его сзади. Наклонился, поцеловал в щёку, в шею, вдохнул знакомый сладкий аромат. Потом потёрся тугой ширинкой о спину, показал, как хочу.

– Колюнь, извини, – сказал он холодно, – поищи, пожалуйста, другой объект для своих проб и ошибок. Я, вроде как, занят.

Я не перестал его целовать и гладить, прошептал в самое ухо:

– А чем ты сейчас занят?

Он встал и отошёл от меня подальше.

– Я имел в виду, что вообще, по жизни не свободен. Кстати, тебе это известно не хуже других. Я люблю Аркадия, понятно? Это для меня не пустые слова, для тебя должны быть тоже.

Не стал припоминать его циничных поучений, о том, что нет любви, а только секс. Потому, что есть любовь, сам теперь точно знаю.

– А что, если он теперь любит другого? – Словами Митя ничего не ответил, мимикой одной дал понять, насколько абсурдным считает моё заявление. – Не веришь? Пойди, убедись. Ты думаешь, он старый? Думаешь, не может изменить тебе? Иди же, посмотри! Чего стои́шь?!

– Успокойся, измены тебе только мерещатся.

– Мерещатся, да?! Ты иди, посмотри, он в «качалке» сейчас с Ярославом!

– А. – Устало и кротко усмехнулся Митя. – Ладно. Ярослава я ему прощаю.

Всю ночь не спал, ворочался с боку на бок. Так он папу любит, что готов ему всё прощать? Ведь не ради же денег! Нет, только не Митя. Он, конечно, уважает дорогие магазины и рестораны и спа-салоны всякие, но... В его взгляде столько нежности и в голосе тоже. Истинное чувство от фальшивого я уж как-нибудь способен отличить. Митя любит – сомневаться глупо. Но нельзя же во всём потакать отцу. Как же сердце больное? Из этих, хотя бы, соображений. Сам я ни за что не решусь увещевать папу, или мораль ему читать. Но Митя, в качестве супруга, имеет полное право. Почему не хочет? Неужели есть опасность, что папе придётся выбирать? И что же? Разве выбор тут не очевиден? Для меня – несомненно. А для папы?

Часам к четырём лежать в постели стало невмоготу. Спустился к бассейну. А они, оказывается там, вместе. Видимо, папа уже проснулся, а Митя не ложился ещё. Притаился за дверью, так, чтобы не слишком много увидеть, и не расстроиться. А слышно всё слишком даже хорошо. От того, как Митя тоненько постанывает, у меня трусы чуть не лопнули. Придержал себе там рукой. Чуть не задохнулся, возбуждение ли сказалось, желание ли задержать дыханье, чтоб себя не выдать. Не только в трусах, но и в груди чуть взрыва не случилось.

– Аркаша, родной, умоляю тебя, потише! Подожди, дай я сам. Хорошо так?

– Очень хорошо, милый мой. Да не бойся ты, дурачёк, не сдохну.

– Замолчи. Дыши, лучше, глубже.

А потом довольно долго ничего кроме частого дыхания и Митиных стонов. Хотел уже уйти. Вдруг Митя говорит:

– Ты объяснил бы ему, а то он чёрти-что о тебе думает. Обо мне, кстати, тоже.