— Обещайте, что будете поступать по-моему, Мэг.

Она давно замечала, что он стал говорить «мы», «по-моему», будто именно они, Эдмунд и Маргарита, были королевской четой. Ее это забавляло и трогало. Но теперь королева и не подумала об этом.

— Обещаю, — произнесла Маргарита тихо. — Эд, я ведь остаюсь здесь совсем одна. Как было бы хорошо, мой друг, если б вы не уезжали.

— Это невозможно, — сказал он.

Оба знали, что это так, но судорожный вздох поневоле вырвался из груди королевы. Беременность она переносила тяжело. Совсем недавно лорд Бофор сам был свидетелем случившегося с ней обморока. Он проявлял о ней все это время большую заботу — еще бы, ведь ребенок, которого она носила, был его сыном и одновременно должен был стать наследным принцем. И сейчас, когда он глядел на нее, бледную, поникшую, почти беспомощную, с большим животом, проступающим под складками бархатного платья, честолюбие отступило и ему стало до боли жаль ее. Жаль было покидать эту женщину. Он протянул руку, коснулся ее теплой щеки нежным-нежным жестом утешения. Она вздрогнула, поднимая глаза:

— Вы даже отца Гэнли мне не оставляете. Как я слышала, он должен уехать вслед за вами.

— Отец Гэнли весьма привязан к моей дочери и хотел бы повидать ее. — Улыбаясь, он ласково погладил ее руку: — Вы не одни, моя королева. Я оставляю вам множество верных людей. Целые графства горой встанут на вашу защиту. Йорк думает лишь о том, как бы с меньшими потерями выпутаться из того, что сам же и начал. Лорд Скейлс, комендант Тауэра, верен вам до мозга костей. Лорд канцлер и хранитель печати — ваши сторонники. Епископ Солсбери — королевский советник. Лорд Клиффорд, вы сами знаете, готов умереть за вас. Общины усмирены. Чего же бояться? Даже побережье — и то охраняется верным герцогом Эксетером.

И, наконец, я оставляю вам своего старшего сына… Можете ли вы сказать, что будете без защиты?

— Но вас со мной не будет. Что ни говорите, сэр Эдмунд, а эго грустно.

— Да. Грустно.

Он помог ей подняться, коснулся губами лба, потом губ, затем каждой руки. Маргарита на миг с силой привлекла к себе его светловолосую голову, и сделала это так порывисто, что стальной нагрудник больно кольнул ее — лорд Бофор был уже облачен в доспехи и готовился с минуты на минуту покинуть Лондон. Отстранив ее на миг, он обнял королеву уже бережно и нежно, помня об ее положении.

— В случае малейшей опасности, Мэг, — сказал Сомерсет, — шлите гонца ко мне немедля. Обещайте, что будете осторожны.

— Обещаю, мой Эд.

Он подумал в эту минуту о Хьюберте Клиффорде. Что-то не нравилось ему в этом человеке. Иногда герцог даже допускал мысль, что начальник охраны яростно его ненавидит. Впрочем, эта догадка не слишком его тревожила. Клиффорд, конечно, может ненавидеть его самого, но королеве, видит Бог, никогда не причинит зла. Очевидно, что он влюблен в нее, если только волк, посаженный на цепь, способен любить. И, как ни ревнив был лорд Бофор по природе, трезвым умом он рассчитывал, что от подобной привязанности для Маргариты ничего худого произойти не может. А она сама… В ней он был уверен: эта женщина, королева Англии, слишком горда, чтобы снизойти до не слишком высокородного охранника. Кроме того, Маргарита Анжуйская, сильная, гордая и волевая, была рождена, видимо, только для одной любви, одной-единственной страсти.

Королева протянула ему платок, вышитый своими руками.

— Прощайте, Эдмунд, счастливого пути вам, мой возлюбленный друг, и да хранит вас Бог!

Он долгим поцелуем припал к ее полуоткрытым теплым губам.

— Да поможет Бог вам, душа моя, моя королева. Воспоминание о том, какую честь вы мне оказали своей любовью, поможет мне в разлуке. — В его глазах зажглось синее пламя, и уже совсем тихо герцог закончил: — Я крепко люблю вас, Мэг, никогда в этом не сомневайтесь. И если это может вас утешить, госпожа моя, я скажу: никогда и никто не будет вам более предан, чем я, и поистине нет на свете другой женщины, которая была бы мне дороже вас.

Поклонившись, он удалился, и из гулкой галереи донесся только звон шпор. Когда графиня д"Амбрей, любопытствуя, заглянула к своей госпоже, Маргарита Анжуйская едва сдерживалась, чтобы не расплакаться.