Герцог Солсбери кивнул, показывая, что поддерживает речи сына. Герцог Йорк, втайне считая, что негоже ему быть посвященным во все эти детали, проговорил:
— Если это так, если вы беретесь помочь и выражаете согласие, я представлю для дела даже доказательства — не совсем полные и прямые, но Генрих им может поверить…
— А если нет, — раздался молодой, но низкий голос, — а если ничего из этого не выйдет и король по-прежнему будет привязан к своей французской шлюхе, я скажу, милорды, что нам диктует долг. Я скажу и нисколько не побоюсь этих слов… мы все здесь думаем об одном и том же, за одного человека болеем, так что ничто не помешает нам поднести однажды французской потаскухе кубок со ртутной солью, да так, чтоб даже ее ланкастерский волк ничего не учуял и ей не помог.
От этих слов мороз пробежал у многих по спине. О том, что сейчас прозвучало, многие думали, но как-то не принято было во всеуслышание говорить о подобном. Оставался у многих какой-то затаенный страх перед оком Божиим — желание хотя бы не разглашать свои греховные намерения. И вдруг — такое заявление, да еще на общем совете… На того, кто это предложил, избегали смотреть, хотя все знали, что речь сейчас держал внебрачный сын герцога Солсбери, бастард Фокенберг — молодой, квадратного телосложения человек, которого за яростный нрав уже успели прозвать Бешеным. Герцог Солсбери так любил женщину, с которой прижил этого безумца, что даже признал ребенка, возвел в бароны, держал при себе так же, как законных сыновей.
Герцог Йорк поднял руку, желая замять неловкость.
— Поспешай не торопясь, говорили древние, и это мудро, милорды. Спешка совершенно ни к чему. Цель наша воистину велика. Ради нее стоит потрудиться.
Йорк и его друзья Невиллы никогда не выражались прямо, и даже на общих советах не признавались прямо: а чего же, собственно, герцог желает? Короны? Или удовлетворится меньшим, скажем, постом наместника королевства? Впрочем, уточнять подробности пока не было смысла, ибо и так все знали, что в случае любого возвышения его светлости Ричарда его родственники и сторонники получат немалые блага, почести и приобретения.
Всего несколько месяцев было суждено Маргарите Анжуйской провести вместе с Сомерсетом. А потом настало время распрощаться. Звание капитана Кале обязывало герцога покинуть Англию. Разлука предстояла долгая — по крайней мере, до следующей весны. Мало того, что Маргарита, как всякая влюбленная женщина, испытывала боль от самой мысли о расставании, она еще и понимала, что отныне вся тяжесть государственных забот будет возложена именно на нее.
Не то чтоб она боялась, вовсе нет. Ей, двадцатидвухлетней, приходилось уже переживать политические бури и стойко выдерживать натиск врагов. Ведь выдержала же она кошмарное лето прошлого года[35]. Но, видит Бога, за время союза с Сомерсетом она немного отвыкла от ответственности, познала всю сладость легкомыслия. Теперь приходилось возвращаться в прежнее состояние, теперь она снова должна была стать женщиной, которая все решает и за все в ответе.
И это превращение давалось ей довольно трудно.
Поневоле предаваясь воспоминаниям, королева Маргарита думала, как много всего случилось за последний год. Такое короткое слово, краткий срок, а сколько событий! Всего тринадцать месяцев назад эксвайр из Кента Джек Кэд взбунтовал южное побережье, лживо провозгласил себя Джоном Мортимером, «кузеном герцога Йорка», и вся чернь Кента и Суссекса двинулась за ним на Лондон. Мятежники требовали поставить Йорка во главе королевства. Маргарита Анжуйская отвергла их требования, но положение было ужасным. Чернь разбила королевские войска у Севенокса, а Генрих VI, безучастный ко всему, бросил трон на произвол судьбы и уехал в Кенилворт…
Она металась, не зная, как быть, а отовсюду приходили страшные известия: о расправе над епископом Солсбери, об убийстве лорда-казначея. Потом пал Лондон, начались погромы и грабежи. Кэд сам вершил суд, убивая друзей королевы и выставляя их головы на мосту. Тем временем Йорк, будто по заказу, оказался в Англии, самовольно оставив свой пост лорда-лейтенанта Ирландии.
Маргарита думала тогда, что все потеряно, что король не сохранит корону. Но верный Клиффорд, вернувшись с севера с отрядом своих людей, исколошматил бандитов в предместьях Лондона, а позже ему удалось собрать королевские силы и покончить с восстанием. Правда, потом явился на свет второй Джек Кэд, и даже третий… И только когда приплыл из Кале Эдмунд Бофор, паника в стане Алой Розы прекратилась.
Минул год. И что же? Впервые королева почти спокойна. Никто уже и не заикается о Йорке как о претенденте на корону. Шерифы преданы королю. Англичане, похоже, образумились и осознали, что нет более законного короля, чем Генрих VI. Да, мало кто верит, что королева ждет ребенка именно от супруга, однако что значат сплетни? По закону ребенок будет принцем, и ни у кого нет возможности помешать этому. Йорку запрещено приезжать в Лондон.
И Маргарита, хоть и опасавшаяся разлуки, находила облегчение в мысли о том, что Сомерсет покидает ее, когда Англия вполне спокойна и когда у королевы явных врагов вдесятеро меньше, чем год назад.
Они прощались в Расписном зале. Прощание было официальным, однако под конец Маргарита приказала удалиться дамам, включая Матильду д"Амбрей, а так же лорду хранителю чрева, который всегда находился поблизости. Сомерсет в который раз повторил ей, что надлежит делать и как себя вести, дабы не погубить то, что завоевано. Она слушала внимательно, но ее глаза поневоле наполнялись слезами. Никого она не любила так, как этого высокого, изящного лорда с ледяным взглядом, такого высокомерного и бесстрастного на вид, и такого порывистого, необузданного в любви и ласке. Она любила в нем все. С некоторых пор мужчины могучего, исполинского телосложения казались ей грубыми и неотесанными — настолько она была очарована герцогом. Ей хотелось, чтоб будущий ребенок был похож на него — не так, разумеется, чтобы это бросалось в глаза, но чтоб перенял у отца что-то главное, самое лучшее.
— Ни одного шиллинга на войну, Мэг, ни пенса, запомните это. Нельзя уступить им в этом вопросе.
— Байонна вот-вот должна пасть, — напомнила она негромко.
— Пусть падет хоть десять Байонн. И пусть меня тысячу раз назовут предателем, я не позволю продолжать войну. Это гибель, Мэг, вспоминайте мои слова всякий раз, когда от вас начнут требовать продления этой столетней авантюры. Во Франции для нас все кончено, моя королева. А Йорк, — он жестко усмехнулся, — да, Йорк и Невиллы хотят только одного: чтобы мы слабели, посылая солдат за море, и разорялись, пуская по ветру огромные деньги в погоне за бредовой мечтой.
Он взял ее руку, требовательно произнес: