– Не скажу вам точно, – ответил подмастерье. – Я может быть, и вовсе не вернусь, если так пожелает отец – добавил он с напускным безразличием.
– Когда я брал тебя в дом, – проговорил сурово Саймон
Гловер, – я полагал, что с этими шутками покончено. Я
полагал, что если я, при крайнем моем нежелании, взялся обучить тебя честному ремеслу, то больше и речи не будет о большой охоте или о военном сборе, о клановых сходках и о всяких таких вещах!
– Меня не спрашивали, когда отправляли сюда, – возразил надменно юноша. – Не могу вам сказать, какой был уговор.
– Но я могу сказать вам, сэр Конахар, – разгневался
Гловер, – что так поступать непорядочно: навязался на шею честному мастеру, попортил ему столько шкур, что вовек не окупит их своею собственной, а теперь, когда вошел в лета и может уже приносить хоть какую-то пользу, он вдруг заявляет, что, мол, желает сам располагать своим временем, точно оно принадлежит ему, а не мастеру!
– Сочтетесь с моим отцом, – ответил Конахар. – Он вам хорошо заплатит – по французскому барашку20 за каждую испорченную шкуру и по тучному быку или корове за каждый день, что я был в отлучке.
– Торгуй с ними, друг Гловер, торгуй! – жестко сказал оружейник. – Тебе заплатят щедро, хотя едва ли честно.
Хотел бы я знать, сколько они вытрясли кошельков, чтобы туго набить свой спорран21, из которого так широко предлагают золото, и на чьих это пастбищах вскормлены те тучные быки, которых пригонят сюда по ущельям Грэмпиана.
– Ты мне напомнил, любезный друг, – ответил юный горец, высокомерно обратившись к Смиту, – что и с тобой
20 Французская золотая монета (mouton) называвшаяся так потому, что на ней было выгравировано изображение ягненка.
21 Сумка горцев, делавшаяся большей частью из козьей кожи. Ее носили спереди у пояса, и по-гэльски она называлась «спорран». Спорран-моулах – мохнатая сумка, сделанная обычно из козьей шкуры или другого подобного же материала мехом внутрь.
мне нужно свести кое-какие счеты.
– Так не попадайся мне под руку, – бросил Генри, протянув свою мускулистую руку, – не хочу я больше подножек… и уколов шилом, как в минувшую ночь. Мне нипочем осиное жало, но я не позволю осе подступиться слишком близко, если я ее предостерег.
Конахар презрительно улыбнулся.
– Я не собираюсь наносить тебе вред, – сказал он. – Сын моего отца оказал тебе слишком много чести, что пролил кровь такого мужлана. Я уплачу тебе за каждую каплю и тем ее сотру, чтобы больше она не пятнала моих пальцев.
– Потише, хвастливая мартышка! – сказал Смит. –
Кровь настоящего мужчины не расценивается на золото.
Тут может быть только одно искупление: ты пройдешь в