Опять же не собираюсь я здесь задерживаться. Вот уз­наю, где живет моя невеста, в охапку ее хвать и тикать. А возле тебя, Иван Михайлович, мне оставаться и вовсе не с руки. Уж больно ты опасен. Рядом с тобой все равно что в несчастном Белграде перед налетом американских фаши­стов из НАТО. Хотя нет. Там шансов на спасение гораздо больше, а тут, считай, они вовсе отсутствуют.

Разве что мои намеки на видения помогут, да и то на­вряд ли. Царский печатник — человек здравомыслящий. Ему в видения верить не с руки, факты подавай. Опять же православный он, так что учение каббалы тоже отпадает. Ну и плюс специфика характера. Она тоже не в мою поль­зу. Уж больно он в себе уверен. Нипочем не поверит про­рочеству об опале. А уж о том, что его через пару месяцев казнят, тем паче.

А если я ему процитирую будущие обвинения — прича­стность к боярскому заговору и изменнические отноше­ния с крымским ханом, турецким султаном и польским королем Сигизмундом, то вызову лишь нездоровый смех, плавно переходящий в гомерический хохот. Надо мной. Так что погорячился я ночью. Слишком оптимистично думал. На самом деле всего два-три шанса из ста, что он вообще ко мне прислушается.

И главное, было бы во имя чего задерживаться. Деньга­ми заплатит? Так учителю, пускай и иностранному, боль­ше десяти рублей, от силы двадцати, платить не с руки. Займы мы с Ицхаком уже сделали — так что нам и тут его авторитет ни к чему. Участвовать в переговорах со шведа­ми — теперь уже ясно — он меня не допустит, а значит, мое выдвижение пролетает. Как сват, он, к сожалению, тоже отпадает, поскольку ходатайствовать за школьного учителя перед князем из рода Рюриковичей навряд ли со­гласится — безнадежное это дело.

— Деньгу не сулю — стыдно,— откровенно предупре­дил Висковатый,— но ежели что случится, заступу обе­щаю.

«От возмущенных заимодавцев? — усмехнулся я,— Со­мневаюсь. Не будет их, возмущенных-то. Покойники — народец смирный да тихий. Они вообще не разговарива­ют. И плевать им, что кто-то не отдал... Стоп! Заступа, го­воришь?!»

И сразу у меня щенок перед глазами. Жив ли, нет — не­ведомо, но вдруг еще барахтается, сдаваться не хочет. За­мерз совсем, лапки судорогой сводит, не визжит — скулит от страха, да и то еле слышно — голос сорвал, но пока ше­велится, надеясь, что хозяин его вспомнит да выручит, вытащит, спасет.

Я и до того помнил о нем, вот только выходов на Раз­бойную избу после ареста Шапкина отыскать не сумел. Черт его знает, кто там помимо этого оборотня в погонах, то бишь в рясе, берет взятки или, как здесь говорят, посу­лы. Соваться же очертя голову рискованно. Так можно и самому загреметь, если угодишь к честному человеку. Обещал попытаться Ицхак, но тут ведь каждый день до­рог, а мне до сих пор неизвестно, жив ли Андрюха вообще. Хотя нет, не должен его Митрошка замучить, такая стра­ховка хороша, лишь когда она живая.

Ну что ж, придется отвечать за свое доброе дело. Я кашу заварил, мне ее и...

— Заступа — это хорошо,— принял я решение,— А под­собить? Ну ежели что?

Дьяк пристально посмотрел на меня, гадая, что мне от него понадобилось, да еще так скоро. Ответ он давать не торопился. Затем произнес:

—  Кто без дела божится, на того нельзя положиться, а дела я покамест от тебя не слыхал.

— Да пустячное оно. Такой великий муж, как ты, Иван Михайлович, за один день управится, — Я как можно без­заботнее махнул рукой.

—  Пред царем отродясь ни за кого не проем,— строго произнес Висковатый,— Даже себе ничего не вымаливал. У государя и без того забот полный рот. Ежели ты...

—  Да ни в коем разе! — не на шутку перепугался я,— И мне перед его глазами пока ни к чему показываться. Вдруг спросит что-нибудь, а я не так отвечу. Слыхал я, что дурные головы здесь быстро от тела отделяют.

— А шибко умные еще быстрее,— вздохнул дьяк,— Так что у тебя тогда?

Я тоже вздохнул в тон хозяину. За компанию. Ну и с мыслями надо собраться — как осветить, как преподне­сти. Ошибешься, а дьяк возьмет да и откажет. К тому же я слыхал, что он — человек слова. То есть в другой раз об этом бесполезно и заикаться — все равно ответит «нет».

Но все прошло на удивление гладко. Оказывается, его родной брат, который тоже Иван, только Меньшой, слу­жит как раз в Разбойной избе. Мало того, как позднее вы­яснилось, туда, в Старицу, Митрошку и направлял не кто-нибудь, а некто Дружина Владимиров, да он, Иван Михайлов, то есть вот этот самый родной брательник Висковатого Иван Меньшой. У них же пока отчества произ­носятся как фамилии, разве что иной раз посреди вставят слово «сын». Ну там, Семен, сын Петров. А могут обой­тись и без него, и получится... Вот-вот.

—  Ежели он и впрямь татем был бы, нипочем согласия бы не дал,— строго предупредил меня старший Вискова­тый.— А коль ты верно сказываешь, что чист он, да гра­мотку на него имеешь, де, холоп он твой — тут ладно. Под­соблю чем смогу,— И тут же, хитро прищурившись, уточ­нил: — Стало быть, согласен остаться?

—  Понравился мне твой малец,— вместо ответа заме­тил я,— Меня за всю жизнь так не слушали, как он. Вот то­лько писать я его навряд ли смогу обучить, сам не все бук­вицы знаю. Да и счету тоже. Меня ведь арабской цифири учили.