Она нажала отбой. Потом встала из-за стола, чувствуя, как сердце бьется все сильнее и чаще. Мать позвала ее еще раз, громко и настойчиво.

– Иду! – отозвалась Джулия сдавленным от слез голосом.

И открыла свою дверь.

Каждый квадратный фут пола был загроможден коробками, мебелью или пластиковыми контейнерами с разным барахлом. Джулия двинулась по коридору, пробираясь сквозь лабиринт коробок. Пластиковые мешки для мусора громоздились чуть не до потолка, загораживая настенные светильники. Сердце Джулии бухало в ребра, знакомая тошнота поднималась в желудке.

При каждом шаге она чувствовала, как коты вьются под ногами, трутся о них. Кухонный пол был завален сломанными электроприборами, миксеры и мороженицы ютились среди бумажных пакетов, забитых осколками битой посуды. Неработающая старинная плита, которую мать Джулии откопала на какой-то помойке, стояла под окном, наполовину погребенная под грудой разбухших и заляпанных кулинарных книг. Пачки перевязанных бечевками старых газет и журналов высились вдоль стен на высоту пять футов от пола. На вершине одной из груд спала грязная белая кошка, еще одна точила когти о пачку макулатуры, осыпая пол газетным серпантином. Кошачья шерсть висела в воздухе, взвихриваясь вверх при каждом движении Джулии.

«Успокойся, – приказала себе Джулия. Она начала считать. – Один, два, три…»

Кошачий хвост прошелся по ее голой ноге. Джулия подумала, что вот-вот сойдет с ума. «Четыре, пять, шесть…»

– Джулия? Ты идешь?

Ее мать, затерянная среди кренящихся груд мусора, сидела за столом, маленькая серая кошка лакала молоко из ее миски для хлопьев. Еще четыре кружили вокруг ее отекших лодыжек и громко мяукали, выпрашивая еду. Миссис Реддинг была одета в стеганое розовое домашнее платье, заляпанное едой и черное от грязи вокруг ворота. Лицо у нее было полное и одутловатое, кожа серая. Джулия подавила желание схватить жесткую кухонную щетку и соскрести с матери слой грязи и запущенности. А потом перейти к остальному дому. Выбросить все. Сжечь дотла.

– Я здесь, – сказала Джулия, входя на кухню.

Она схватила миску и отнесла ее в раковину, зная, что если не вымоет ее сейчас, то она так и будет стоять на столе неделями, если не месяцами.

– Я еще не закончила! – взвизгнула ее мать. И тут же выпучила глаза. – Нет, не выбрасывай это!

Она указала на руку Джулии, в которой та держала взятую из раковины скомканную газету и рекламу, завлекавшую скидками, которые закончились несколько недель назад. Джулия понятия не имела, зачем матери это нужно. Однако она с тоской положила их обратно на стойку. Строго говоря, среди гор грязной посуды и кучи других рекламных буклетов этот мусор был почти незаметен.

«Девять. Десять. Одиннадцать. Не злись. Она заплачет, а это хуже всего. Двенадцать. Тринадцать». Джулия крепко сжала в руке губку, глядя на сочащуюся из нее мыльную пену.

– Я просто хочу помочь, мамочка, – твердым голосом сказала она вслух.

Она сполоснула оставшуюся от завтрака посуду и спустила воду из раковины. Складывать чистую посуду было некуда – разве что поверх другой посуды. Джулия вытерла тарелки кухонным полотенцем, аккуратно поставила на вершину кренящейся посудной пирамиды.

– Ты меня звала?

– Да. Ты не могла бы сегодня обналичить мой чек? – спросила мать. – И купи наполнитель для кошачьего туалета.

«Четырнадцать. Пятнадцать. Шестнадцать».

Разумеется, ее матери нужен наполнитель для кошачьего туалета. И упаси боже, чтобы она отправилась за покупками сама! Вообще-то Джулия должна была сказать матери спасибо – ведь если бы та вышла из дома, то могла бы, чего доброго, рассказать кому-нибудь о своей дочке Джулии. И назавтра эта новость облетит всю школу. И вот тогда игра Джулии будет кончена.